Избранное

Тягостное, гнетущее молчание.

В глубокой и непрестанной тревоге за здоровье мужа находилась

Мария Александровна.

- Илюша, - говорила она, - скрепя сердце, но я примирилась с тем,

что, прослужив двадцать пять лет, ты не пожелал выйти на пенсию, а

только с еще большей горячностью устремился в свои школьные дела. Но

через несколько месяцев, в ноябре, исполняется твоей службе уже

тридцать лет! Что у тебя в мыслях? Неужели и дальше намерен служить,

отклоняя пенсию? Но ведь это при твоем пошатнувшемся здоровье

самоистязание какое-то... Нет, я этого не вынесу!

А Илья Николаевич отвечал ей мысленно: "Друг мой, я не только

потерял бы здоровье, но тут же и захирел бы и погиб, облачись я в

домашний халат..."

Друзья не допустили, чтобы Илья Николаевич остался одиноким в

своих несчастьях. К нему шли единомышленники его и соратники, даже те,

от которых он не ожидал сочувствия.

Счастливый тем, что происходит в его доме, Илья Николаевич

приговаривал:

- Вот это дружина! Силушка по жилушкам переливается... Только

спросу на нас не стало!

Друзья вспоминали о первых шагах симбирского инспектора. В

передаче добрых уст эти шаги порой неумеренно превозносились. Илья

Николаевич тотчас требовал пардону и, посмеиваясь, цитировал

Салтыкова-Щедрина: "Был он пискарь просвещенный, умеренно-либеральный

и очень твердо понимал, что жизнь прожить - не то что мутовку

облизать!"

- Сказка какая-то... - вдруг с горькой усмешкой сказал Илья

Николаевич. - Открывали какие хотели школы, ставили кого хотели

учителями... Просто воображения не хватает, чтобы представить те

благословенные времена!

Он встал, прошелся в волнении, но тотчас был замечен из кружка

дам. Блеснуло пенсне - это Прушакевич сделала движение. Склонив по

привычке чуть-чуть набок свою красивую голову, Вера Павловна несколько

мгновений наблюдала за своим старым другом и наставником. Ульянов

сделался учителем, потому что не мог им не быть; она также. Для него в

этом - смысл жизни; для нее - тоже.

Вместе с нею гимназию кончила Вера Васильевна Кашкадамова, но

только через пять лет подруги встретились на педагогическом поприще:

Кашкадамову заинтересовали Высшие женские курсы в Казани, где она

завершила образование.

Обе стали выдающимися педагогами-ульяновцами.

Между тем Вера Павловна, наблюдая в гостиной за Ильей

Николаевичем, обнаружила, что он окончательно замкнулся в себе; среди

людей, даже вступает в разговоры, а сам в душевном одиночестве.

Обратила на это внимание сидевшей рядом Кашкадамовой, и подруги тут же

решили взяться за хозяина, да с двух сторон сразу.

- Илья Николаевич, нам без вас скучно!

Подошел:

- Охотно присоединяюсь к компании. Только, увы... - он поклонился

и с извиняющейся улыбкой, - даже две Веры не в силах поднять мою

поколебавшуюся веру в человеческую добродетель.

- А это мы еще посмотрим! - сказала Кашкадамова.

- Это мы еще увидим! - в тон ей объявила Прушакевич, закуривая

папиросу.

- Сажусь в цветник, - покорно согласился Илья Николаевич. - На

исправление.

Прушакевич негромко, с чувством произнесла нараспев:

- "Жизни вольным впечатлениям душу вольную отдай..."

Это была строка из "Песни Еремушке" Некрасова - любимого Ильи

Николаевича стихотворения.

Кашкадамова тотчас подхватила:

"Человеческим стремлениям в ней проснуться не мешай..."

Что-то дрогнуло в лице Ильи Николаевича. Эти женщины своим чутким

прикосновением к его душевным струнам едва не заставили его

расплакаться: вот был бы конфуз... Однако вызов сделан, и, как в

народных играх, надо без задержки отвечать. Илья Николаевич и

откликнулся:

- "С ними ты рожден природою - возлелей их, сохрани! Братством,

Равенством, Свободою называются они".

Он вдруг, легко вскочив, со словами "Простите, я сейчас" быстро

вышел из гостиной и так же быстро вернулся. В руках у него была

тетрадь в твердых корочках с медными, для прочности, уголками. Он

предъявил тетрадь дамам.

- Я знаю ваш почерк, - сказала Прушакевич, - он четок, красив, но

здесь в каллиграфии вы превзошли себя. Безусловно, просто превзошли

себя!

- Вдохновило содержание, - застенчиво отозвался Илья Николаевич.

Им была переписана "Песня Еремушке".

- А это что за автографы под "Песней"? - заинтересовалась

Кашкадамова.

"Аня. 1875". "Саша. 1877". "Володя. 1881". "Оля. 1883". "Митя.

1885".

Илья Николаевич улыбнулся:

- Мой кучер Дунин как-то сказал об одиннадцатилетнем Саше:

"Парень в разум взошел". Вот тут я и открыл мальчику высокий

нравственный идеал "Песни Еремушке". А он впервые в жизни с

удовольствием расписался. В разное время и другие мои дети "входили в

разум". Отсюда и все эти автографы.

Женщины заинтересовались тетрадкой учителя - многолетней

свидетельницей его дум, вкусов и привязанностей - и с его согласия

стали ее перелистывать.

Но открылась дверь. На пороге Мария Александровна:

- Господа, милости прошу на чашку чая. Самовар на столе.

Директор Его превосходительству