Избранное

воле поступается всем, чего достиг ценой неимоверного труда и что

составляет благополучие его семьи, покой, уют, наконец, его же

собственный служебный интерес!

А ведь ему уже под сорок. И в такие годы испытывать судьбу,

менять Нижний на заурядный губернский город. Не опрометчиво ли?..

- Я позволил себе, - сказал Садоков, все еще надеясь на силу

своих доводов, - извлечь из несгораемого шкафа, чтобы освежить в

памяти... - Тут он взял со стола папку: это был прошнурованный, с

выпущенной наружу сургучной печатью послужной список Ульянова. -

Позвольте перелистать? Вы, Илья Николаевич, службу начали в Пензе.

Читаю: "...тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год, Пензенский

дворянский институт". За усердие в преподавании "денежная награда в

сто пятьдесят рублей..." Следующий, тысяча восемьсот пятьдесят девятый

год. Ревизия из Петербурга. В итоге ревизии сенатор Сафонов отметил

вас "за отличное ведение своего дела"... В тысяча восемьсот шестьдесят

втором году институту не повезло. Нагрянул с ревизией Постельс и, как

у него водится, от учебной работы заведения камня на камне не оставил.

После него, как после Батыя... Но был там педагог, которого даже

Постельс вынужден был похвалить. Не помните такого? - И Садоков поднял

лукавый взгляд на Ульянова. - "По математике и физике успехи учеников

достаточные: преподаватель Ульянов с усердием занимается своим

предметом". Осталось перечитать поощрения, которыми вы удостоены у нас

в гимназии. Или, быть может, они еще свежи в вашей памяти? - закончил

директор не без яда.

Потом сказал:

- У нас в гимназии, Илья Николаевич, в непродолжительном времени

предвидится вакансия на должность инспектора... - Но посмотрел

Ульянову в глаза и безнадежно махнул рукой.

x x x

Еще в Нижнем, принимая должность инспектора народных училищ,

Ульянов спрашивал себя: "А подготовлен ли я, человек городской, к

работе в деревне?" И это стало предметом его немалой озабоченности.

Гимназические учителя подтрунивали над коллегой: "Полноте, Илья

Николаевич, мудрствовать, какие еще там деревенские проблемы! Вы

многоопытный педагог, да еще удостоенный ученой степени кандидата. И

меняете кафедру гимназии на деревенскую школу грамоты - в чем же тут

проблема?"

Илья Николаевич отмалчивался и продолжал собирать сведения о

Симбирской губернии. Проведал, что хороши тамошние глины: развито

гончарное дело, кирпичное, и записал себе в тетрадку, в каких именно

уездах следует приобретать кирпич при постройке школьных зданий.

В южной части губернии строительный лес плохой, это он тоже

заметил себе. Напротив, бревно и тес отличного качества на севере и в

северо-западном углу губернии. Здесь сосна мелкослойная, сто-двести

лет простоит в срубе; встречается даже мачтовый лес, который берут

волжские корабельщики. И Ульянову подумалось, что, быть может, на

мачтах симбирской заготовки развевался мятежный флаг и Разина, и

Пугачева.

Во всяком случае, Емельян Иванович поусердствовал на сибирских

землях - недаром Пушкин, работая над "Капитанской дочкой", приезжал в

Симбирск, где интересовался архивами, да в его пору можно было

встретить здесь еще и живых свидетелей пугачевских дел.

Как-то в майском номере "Журнала министерства просвещения" за

1869 год он наткнулся на отчет о состоянии народных школ, в котором

была упомянута и Симбирская губерния. Илья Николаевич тотчас

погрузился в исследование. "Не плохо, отнюдь не плохо поставлено дело,

куда лучше, чем у соседей!" - радовался он, сопоставляя данные по

губерниям.

Однако первоначальное впечатление благополучия тут же стало и

рассеиваться... Оказывается, в этой многонациональной губернии вовсю

процветает насильственное обрусение!

"Образование" и "обрусение" в отчете приравнены одно к другому.

Так и сказано: "Дело народного образования и обрусения..."

- Боже мой, боже мой, - сокрушался Илья Николаевич, - что сказал

бы Пушкин, натолкнувшись на такую мерзость! "Слух обо мне пройдет по

всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук

славян, и финн, и ныне дикой тунгуз, и друг степей калмык..."

"Назовет!" - с гневной иронией воскликнул Илья Николаевич. - Да эти

русификаторы своими насилиями только отвращают людей от гения русской

культуры!

А вот и оптимистическое заверение в отчете: "Вообще дело

народного образования и обрусения начинает прививаться". Где же это? В

какой среде? Что за противоречие?

Оказывается, среди чувашей... Чуваш менее культурен, чем татарин.

Он еще в плену наивно-языческих представлений о жизни, о людях, очень

доверчив. Вот тут-то деятели обрусения и снимают свою жатву. Илья

Николаевич почувствовал жгучую потребность заступиться за

маленький народ, которого хотят лишить своих обычаев, верований,

наконец, собственного национального лица!

И стал мысленно прикидывать, что же он, инспектор народных училищ

губернии, способен будет сделать, чтобы оградить "всяк сущий язык" от