Избранное

Я слышал, ты собрался в Ригу.
Ну, что ж, скажу я, план хорош.
Ты захвати с собой и книгу
С названьем «Не шуми ты, рожь».

(Так называется книжка у Федора.)

Союз избавишь от нагрузки,
Издательство освободишь.
Над нею спал читатель русский,
Пускай подремлет и латыш!..

Эпиграмма хорошая. В ответ что-то читал я.

После обеда мы походили по Воронежу. Алексей рассказывал о себе. Говорил, что неважно устроен с жильем, нет времени писать. Чувствовалось, что он вообще тяготится городом.

В Воронеже мне устроиться на работу не удалось. После безрезультатного хождения по редакциям воронежских газет и издательства я поехал в Тамбов. Работал литературным сотрудником в областной газете, потом в издательстве — редактором художественной литературы, потом — главным редактором его.

С Алексеем виделись редко. Я почти не бывал в Воронеже. В Россоши тоже — иногда проводил отпуск. Лишь в маминых письмах проскальзывало что-либо об Алексее. Хорошего было мало. Он, спасибо ему, частенько заходил к родителям моим. Его по-прежнему добро они принимали. Но мама все чаще писала, что Алеша заходил сильно пьяный, что Алеша пьет, что вынужден уходить с работы на работу…

Алексей в педучилище учился вместе с моим двоюродным братом Леонидом. Они даже немножко дружили. В один из моих приездов в Россошь брат рассказал мне о случае, больно ударившем по сердцу. Отец брата, дядька Семен, купил кирпича на Россошанском кирпичном заводе. Когда с завода привезли ему кирпич домой, среди грузчиков был… Алексей. Стриженый, в робе, он подошел к дядьке Семену и попросил не говорить Леониду о такой встрече с ним…

После очередного наказания, попадая в Россошь, Алексей по-прежнему время от времени навещал моих стариков. И все чаще посещения кончались просьбами денег. Конечно же, на выпивку. Старики не могли отказывать ему и давали — по трояку, по рублику… Мама горевала о нем в очередном письме ко мне. «Ну, як же ему не дать, як вин та-ак же просэ… Та хоть бы ж кто ему помог…» Жизнь нас разводила, издалека помочь было трудно. Да и не знаю, сумел ли бы я помочь ему.

И все же — он писал! И стихи его становились глубже, драматичнее. Суровость его пути, его бездомной жизни, скитания его по воронежским городишкам научили его работать в любых обстоятельствах — это было его спасение от гибели.

Любые обстоятельства — это с 1961-го по 1964-й — рудники и стройки…

Когда брат мне рассказал о случае с кирпичом, я вспомнил отличное его стихотворение, присланное мне в одном из писем.

В низкой арке забрезжило. Смена к концу.
Наши лица красны от жары и от пыли.
А огонь неуемно идет по кольцу,
Будто Змея-Горыныча в печь заточили.
Жадно пьем газировку и курим «Памир».
В полусонных глазах не причуда рассвета:
После камеры душной нам кажется мир
Знойно-желтого цвета.
Летний душ словно прутьями бьет по спине,
Выгоняя ночную истому из тела.
Ведь кирпич, обжигаемый в адском огне, —
Это очень нелегкое древнее дело.
И не этим ли пламенем прокалены
На Руси — ради прочности зодческой славы —
И зубчатая вечность кремлевской стены,
И Василья Блаженного храм многоглавый.
Неудачи, усталость и взрывчатый спор
С бригадиром, неверно закрывшим наряды, —
Сгинет все, как леса, как строительный сор,
И останутся зданий крутые громады.
Встанут с будущим вровень. Из окон — лучи.
И хоть мы на примете у славы не будем,
Знайте: по кирпичу из горячей печи
На руках эти зданья мы вынесли людям.

Какая «примета у славы»? О его бедах многие судачили со злорадством. А он, как мы видим, из своих бед добывал литые стихи. Он блестяще доказывал мысль о том, что поэзия — везде, даже в траве под ногами, и надо лишь разглядеть, нагнуться и поднять ее… Алексей Прасолов и видел, и нагибался, и поднимал!..

В 1961 году в Тамбове я получил письмо с обратным адресом: Воронежская область, Березовский район, Кривоборье, п/я ОЖ 118/2.