Избранное

— Я не позволил бы ухаживать за своими детьми больной девушке.

В конце концов они сговорились на двухстах иенах и расстались довольно дружелюбно. Госпожа докторша даже подарила Умэко шесть пар чулок из вискозы.

— Я рада, что ты выбрала солидного человека, — сказала она на прощанье.

Несмотря на свой щуплый вид, господин Ямадзаки выглядел действительно солидным. И так же солидны и обстоятельны были вопросы, которые он задал Умэко перед тем, как отправиться к доктору. Его интересовало решительно все: нравственность Умэко в деревне, состояние легких и сердца, выбор пищи, письма к семье, слух, характер, походка, запах духов, форма талии и ступни. С большим вниманием он расспрашивал даже о дизентерии и кори, перенесенных Умэко в доме отца.

В мае 1931 года молодожены перешли в новый дом.

Как полагается, они заключили договор, и господин нотариус заверил подписи обеих сторон.

«Господин Дзихеи из семьи Ямадзаки, уроженец Мурорана, в возрасте 40 лет, учитель каллиграфии в начальной школе, брал госпожу Сливу временной женой сроком на один год, за что и обещался выплачивать ежемесячно сорок пять иен».

Со своей стороны, «госпожа Слива, девица 22 лет, уроженка Хоккайдо», обещала господину Ямадзаки «любовь, аккуратность, верность, а также внимательное отношение к ребенку на указанный выше срок».

II

Госпожа Слива рассказала мужу все, утаив, однако, главное, что могло, по ее мнению, служить препятствием к браку. Она родилась в 1905 году, отмеченном в японском календаре знаком лошади. А всякому школьнику известно, как важен такой факт.

Год обезьяны неудачен для браков. В год барана не бывает войны. Тот, кто родился в год зайца, ждет несчастья в год тигра. Опасно второе число. Несчастливо четвертое. Гибельна пятница: шесть смертей влечет за собой покойник, похороненный беспечными родственниками в этот черный день.

Лучше всего Умэко помнила страшный для нее год лошади. С первых школьных лет она знала твердо: девушки, имевшие несчастье увидеть свет в 1905 году, заранее обречены на безбрачие.

Смерть, неудачи, увечья ждут всякого, кто рискнет жениться на хиноэ-ума, — женщине, рожденной в год лошади. Жених бросит невесту, если узнает об угрожающей дате рождения. Суеверный солдат уйдет от проститутки, заклейменной прозвищем хиноэ-ума. Тот, кто регулярно читает газеты, знает, что хроника происшествий с хиноэ-ума не сходит с газетных страниц.

Умэко поступила, как сотни и тысячи подобных ей девушек. За десять иен она выторговала у писаря справку, где подтверждалось, что госпожа Слива родилась в 1909 году. И все-таки рука ее дрожала, когда она подписывала договор.

А когда они вошли в холодную парадную комнату, обставленную на европейский лад громоздкой и пестрой мебелью, Умэко заплакала. Суеверная, как все крестьянки, она смертельно боялась, что обман будет разгадан.

Снимая с господина Ямадзаки пальто, Умэко заплакала еще сильнее. Покатые плечи учителя и его тонкая кадыкастая шея поразили ее своей неприглядностью. Сорок пять иен — не так плохо. Но все-таки не такого мужа ожидала она, когда покидала Хоккайдо. Любой из рыбаков был на голову выше господина Ямадзаки.

А какие молодцы появлялись в поселке, когда поздней осенью с пароходов высаживалось на пристань несколько тысяч разогретых сакэ рыбаков в ярких вельветовых куртках! Какие истории о встречах с «росскэ» и огромных рыбах Камчатки рассказывали нахальные, веселые парни!

Впрочем, нельзя было пожаловаться на невнимательность Ямадзаки. Вне всякого договора он преподнес ей великолепное кимоно из старинного китайского шелка и отпечатанные в типографии неприличные картинки, которыми, по его мнению, госпожа Слива должна была руководствоваться в супружеских обязанностях.

Как всякий учитель каллиграфии, господин Ямадзаки был педантом. Умэко стоило немалого труда привыкнуть к мелочной требовательности этого маленького, наполненного достоинством человечка. Все, решительно все в доме Ямадзаки напоминало о традициях, в которых был воспитан хозяин. Чай подавался всегда с ритуальной торжественностью. В семь утра приходил зеленщик, в восемь учитель брал зонт и ящик с кистями. В будни ели камбалу, в праздник — самма. Поздравления господину директору писались на бумаге из шелка. Для прочих годилась бумага соломенная. Ногти стриглись в субботу. Градусник в ванне показывал всегда пятьдесят; и всегда после хозяина в той же воде купали ребенка, мылась жена, и уже после всех в деревянную лохань с холодноватой грязной водой входила прислуга.

Госпожа Слива вскоре усвоила, что обязанности ее заключались не столько в супружеских функциях, сколько в соблюдении раз навсегда заведенного ритуала.

Через полмесяца она уже твердо знала, что, раздвигая сёдзи[62], следует из уважения к дому присаживаться на корточки, что ящик с обеденными палочками должен быть открыт, а спицы выглядывать не больше чем наполовину.

Если Умэко ошибалась (а это бывало довольно часто), Ямадзаки-сан говорил, не повышая голоса:

— Небрежность — начало лени. Многие приехавшие из деревни бывают ленивы и глупы.