Избранное

— Он сильный. Если на него нападут, он многих сначала убьет… Я его люблю…

— Я знаю, Ниссо. Я догадывалась… А он тебя?

— Он меня?… Он… теперь скажу тебе, — он тоже! Он сам сказал мне. Ночью, тогда, когда он ушел, я к нему прибежала… Там, на тропе…

— Там, на тропе, Бахтиор, Карашир и другие, — задумчиво произнесла Мариам. — Неужели их всех убили?

Снова наступило молчание.

— Я думала, я буду счастливой, — сидя рядом с подругой, промолвила Ниссо. — Я уже, знаешь, почти счастливой была…

— А что бы ты делала, если б не это?

— О! Я много бы делала! — горячо воскликнула Ниссо. — я бы замуж пошла за Шо-Пира. Я бы сказала ему: поедем в Волость, потом дальше, еще дальше… В Москву… Все увидела бы, узнала, как большие люди живут. Я училась бы там… как добиться, чтоб в мире не было больше черных душ. Я… я не знаю, что я бы сделала, только очень много хорошего!

— А тебе Бахтиора не жалко?

— Если б не это?

— Да, если бы не это…

— Ничего, он другую невесту нашел бы… Он хороший… А теперь… Мариам мне страшно!

— Да, Ниссо. Это, наверно, конец… Если я умру, а ты будешь жива… Мало ли что бывает, вдруг ты будешь жива…

— Нет, я не буду жива.

— Я говорю: если… Если ты будешь жива, ты никогда обо мне не забудешь?

— Никогда, Мариам…

— Тогда ты поезжай в Уро-Тепа, пойди в райком комсомола. Там есть один человек. Мухамеджанов Ирмат. Черные глаза у него, волосы черные… Скажи ему, как я умерла… И еще скажи, — голос Мариам зазвучал совсем тихо, скажи: я любила его… Скажешь?

— Почему ты так говоришь, Мариам? Меня тоже убьют…

— Может быть, Ниссо, может быть… А если нет — скажешь?

— Если нет, скажу… Мариам, что нам делать сейчас? Ты не можешь встать? Тебе все еще больно?

— Больно.

— Где?

— Везде, Ниссо… Голова, грудь, живот…

— Проклятые псы, что они с тобой сделали! Если б я только могла убить Азиз-хона… А если мы сразу откроем дверь и вдруг выбежим? Пусть драка, пусть нас сразу убьют, так лучше…

— Конечно, лучше… Поцелуй меня, и я попробую встать!

Ниссо осторожно обняла подругу, прижалась к ее губам, отодвинулась и, ощутив на своих пальцах ее липкую кровь, обтерла руки о платье.

— Вставай, я помогу тебе…

Мариам, сдерживая стон, встала на колени, затем, с помощью Ниссо, на ноги.

— Я сразу кинусь на дверь, а когда дверь откроется, ты выбегай, хорошо?

— Хорошо… Давай поцелуемся еще раз.

Подруги обнялись.

— Я… я… Знаешь, Мариам? Солнце хотела я еще раз увидеть! Ну, пусть так, ничего. Стоишь?

— Стою!

Ниссо отошла в глубину помещения, разбежалась, ударилась в дверь. Дверь сразу распахнулась. Ниссо выскочила из башни. Мариам сделала шаг, упала…

С криком: «Э-э! Держи!» — два сидевших за дверьми басмача кинулись к Ниссо. Она опрометью помчалась дальше. Впереди пылал огромный костер, окруженный сидящими басмачами. Басмачи сразу вскочили, схваченная ими Ниссо забилась, царапаясь, кусаясь, стараясь вырвать у кого-нибудь из них нож…

Держа Ниссо за руки, за плечи, за горло, ворча в ярости и ругаясь вполголоса басмачи мгновенно скрутили ее и, обмотав всю веревками, поволокли к башне. Другие втащили в башню накрепко связанную Мариам.

Дверь захлопнулась. В башне стало темно. Лежа ничком на каменном полу, Ниссо плакала. Мариам опять была без сознания и чуть-чуть стонала.

5

Полдня продолжалось пиршество. Несколько раз Азиз-хон посылал гонцов к выходам из долины, — туда, где стояли дозорные. Гонцы возвращались и сообщали, что ничего нового нет. По ущельной тропе вниз и вверх разъезжали патрульные.

От одного к другому передавалась весть о местонахождении каравана. Караван уже подходил к устью реки Сиатанг, во второй половине дня должен был вступить в ущелье и остановиться на ночь на той единственной площадке, где в реку впадал маленький приток.

Прийти в селение караван мог поздним утром следующего дня. Гонцы сообщили Азиз-хону: караван состоит из тридцати вьючных лошадей и тридцати девяти ослов, с Шо-Пиром идут еще двое русских — один маленький, тощий, другой толстый и большой, все время подсаживающийся то на лошадь, то на осла; у каждого из русских есть ружья, и еще одно ружье есть у главного караванщика. Девять других караванщиков безоружны. В караване никто ни о чем не подозревает.

Получив эти сведения, Азиз-хон приказал риссалядару с наступлением ночи поставить в ущелье засаду.

Пиршество кончилось. Басмачи насытились жирной пищей. Азиз-хон объявил, что всем надо поспать, ибо большие дела нельзя решать, не отдохнув хорошенько с дороги. Самые почетные люди расположились в палатке на принесенных из селения подушках и одеялах. Остальные басмачи, кроме дозорных, разлеглись спасть на кошмах и на коврах, а то и просто на камнях под стенами. День был тихий и солнечный, небо безоблачно, беспокоиться было не о чем, и скоро в крепости послышался мирный храп десятков басмачей.