Избранное

— Я, Шо-Пир, — твердо сказал Кендыри, — знал: ты придешь, красные солдаты придут. Человека послал к тебе. Разве могло быть иначе? («Вот тебе ход конем!»)

— А если бы человек не добежал до Волости?… («Да, Ниссо говорила, что именно он послал перебежчика. Это факт…»)

— Когда на краю Яхбара, в селении Чорку, Шир-Мамат мне встретился, я разговаривал с ним… Я, Шо-Пир, много видел людей, в глаза смотрю — сердце вижу. Шир-Мамат человек надежный… («Арестован ли он?») Проводником сюда отряду мог быть. Ведь правда?

— Возможно…

— Если б думал иначе я, сам побежал бы в Волость!

Оба умолкли. Кендыри вынул из-под тюбетейки подснежный цветок, бережно расправил его, вставил стебелек в трещинку в спинке кровати над подушкой Шо-Пира.

— Как мог ты при басмачах взять Ниссо из башни, перенести в зерновую яму? И кто был второй человек?

Не уклоняясь от взора Шо-Пира, Кендыри ответил прямо и твердо:

— Спали басмачи… Я сказал себе: красные солдаты придут, скоро, наверное, придут. Шо-Пир придет… («О! В этом я действительно не сомневался… Но… только Талейран мог бы предвидеть, что всех вас не перережут».) Должна жить Ниссо, думаю. Шо-Пир любит ее: невеста Бахтиора она… Такой час был — все спали. Я подумал: если не я, кто спасет ее? А второго человека не знаю. Басмач. Восемь монет у меня было. Бритва была у меня. Подумал: пусть выберет монеты или легкую смерть. Он выбрал монеты.

— Куда делся он?

Кендыри подавил зевок. («Сидит еще в горах Бхара или уже побежал сообщить о моем провале?»)

— Не знаю, Шо-Пир. Убили его, наверное…

— А если бы в тот час кто-нибудь проснулся?

— А, достойный!… («Да, тут я действительно рисковал. Но вот оправдалось».) Что спрашиваешь?… С Бахтиором рядом сейчас лежал бы я. Сто лет все говорили бы: вот тоже ничего был человек, не трусом был. Душа моя в орле, быть может, летала бы… Много опасного было. Вот, Шо-Пир, если бы не подобрал я это маленькое ружье, разве не убил бы меня купец? («Да, да, надо предупредить вопрос».)

«Лучше бы ты их не убивал, — подумал Шо-Пир. — Пригодились бы».

— Вижу, зерно горит, — продолжал Кендыри. — Сердце из ущельцев вынимает купец, Науруз-бека послушался. Кровь в голову мне. Хорошо я сделал, убил собак… («Знал бы ты, кто научил их поджечь зерно!»)

«Если они и впрямь враги ему, а он человек горячий… Ну, тут и я бы…» — Шо-Пир смягчился:

— А скажи, Кендыри… В ту минуту, когда…

Дверь распахнулась. На пороге появился Максимов:

— Что еще здесь за разговор? Безобразие это… А вы, почтенный посетитель, извольте-ка отсюда убираться…

— Не понимает по-русски он, — сказал Шо-Пир.

Кендыри поймал себя на желании выругаться по-русски. «Показал бы я тебе, эскулап, как выгонять меня», и, словно в ответ на его мысль, Максимов сделал решительный жест:

— Поймет! Поймет! — и, подтолкнув Кендыри, выпроводил его из комнаты. А вы… Кого я вам разрешил принимать? Швецова, старуху, Ниссо да этого… как его… Худояра.

— Худодода, — слабо улыбнулся утомленный разговором Шо-Пир.

— Все равно. Никого больше! У человека начинаются гнойный плеврит, осложнения, всякая гадость, а он… Извольте быть дисциплинированным, а не то… на замок, одиночество, и никаких разговоров… — и, изменив тон, Максимов склонился над Шо-Пиром. — Ну, как самочувствие?… Слабость, а?

— Черт бы ее побрал… — закрывая глаза, пробормотал Шо-Пир.

— Ну вот. А туда же рыпается! Примите-ка это вот… — и Максимов поднес к бескровным губам Шо-Пира какие-то капли.

Ниссо попыталась войти, но врач ее не пустил. Она направилась во вторую, большую комнату, подсела к постели Рыбьей Кости.

Перевязанная, вся в примочках и пластырях, Рыбья Кость была еще очень слаба. Избили ее так нещадно, что Максимов назначил ей не меньше десяти дней постели. В широкой мужской сорочке, взятой Максимовым из товаров, доставленных караваном, с волосами, туго обвязанными белой косынкой, худая, изможденная, Рыбья Кость казалась давно и тяжело больной.

— Скажи Шо-Пиру, Ниссо, пусть русский доктор отпустит меня. Я не могу лежать.

— Почему, Рыбья Кость, не можешь?

— Дети мои… Где мои дети?

— Твои дети дома, ты знаешь… Разве Карашир плохой отец?

— Ай, Ниссо… Что ты понимаешь? Карашир теперь, как хан, важный, ружье есть, власть есть… Разве помнит о детях?

Ниссо подумала, что Рыбья Кость права. Ничего не сказала, поднялась, вышла в сад, прошла через лагерь красноармейцев, спустилась в селение, вошла в дом Карашира. Дети оказались одни, Ниссо увидела в доме полное запустение. Обняла по очереди всех восьмерых ребят. Осмотрела жалкое хозяйство и двор, подумала, что дом без женщины, правда, не дом, и с неожиданной энергией взялась за дело.