Избранное

От юрт по единственной тропе вниз цепочкой расставлены всадники. На километр один от другого: живой телеграф. Каждая весть — движение в цепочке. Скачут от одного к другому. Быстро доходят вести. «Узункулак»-длинные уши. Тахтарбай уехал к цепочке. В кочевке тишина. Мужчин мало, большинство — в банде. Женщины в арче пасут скот и по своим юртам готовят пищу мужьям и братьям. Каждую минуту могут мужчины вернуться, и плохо придется женам, если в юртах не будет готова еда.

Жена Тахтарбая хлопочет у очага, разминает тесто в лепешки, пришлепывает их к опрокинутому над огнем котлу. Бурлит кипящее молоко, шипит чай в узкогорлом кумгане… Жена Тахтарбая красива. Она молода еще, высока, стройна. На киргизку она не похожа. В чуть раскосых больших глазах нескрываемая тревога. Морщины уже иссекли ее лицо-видно, ей несладко живется. К нам она относится сочувственно. Наливает зеленый чай, сует украдкой лепешки. В юрту входят басмачи; посидят, помолчат, уйдут. Пока басмачи в юрте, жена Тахтарбая не проронит ни звука, ходит неслышно, моет, перебирает посуду. Уйдут басмачи — подсядет на корточки рядом с Юдиным, косится на выход большими глазами и торопливо, прикрывая ладонью рот, вышептывает ему жалобы на судьбу: не любит ее Тахтарбай, обманывает, бьет. И зачем опять вздумал басмачествовать Закирбай? И он, и ее господин Тахтарбай, и вся их семья? Что хорошего? Какая польза? Чтоб пришли кызыласкеры и стреляли? Жена Тахтарбая не верит в успех ив безнаказанность басмачей.

— Почему они собрались в банду?-расспрашивает ее Юдин.

Жена Тахтарбая шепчет:

— Приехал большой курбаши Ады-Ходжа к Закир-баю, к Суфи-беку и к мулле Ташу. «Вставай, говорит, пойдем побеждать. Все врут урусы. Красной Армии у них нет, совсем нигде нет. Никто нам не помешает. Все товары возьмем, богатыми будем…» Ады-Ходжа много говорил. Из-за границы, говорил, помощь будет. Все наши в банду пошли… Как не пойти? Закирбая боятся. Раз он сказал: «Иди», — идут. Кто может ему сказать: «Нет»? Убили урусов, тебя убьют, что нам хорошего будет?…

2

Пока день, пока банда внизу, пока тихо в кочевке, надо все учесть и все взвесить. Быть может, удастся бежать? Какое настроение в кочевке?… Бывает, ненадолго — в юрте никого нет. Надо попробовать выйти. Юдин выглянул. Снаружи у входа нет никого. Вышел. Я и Зауэрман ждем. У Зауэрмана есть еще остатки махорки; редкие свои цыгарки он дает мне докуривать, Я очень благодарен ему и завидую некурящему Юдину.

Юдин возвращается.

— Ничего. Все тихо. Все ждут возвращения Закирбая, сами ничего не решают… А бежать?… Нечего и говорить!… Наблюдают, да и куда побежишь? Через две минуты такую охоту устроят, что…-Юдин умолкает, оборвав фразу.

Я все-таки не хочу поверить в невозможность бегства. Переждав немного, выхожу из юрты. Горячий солнечный свет, вся яркость чудесного дня. И при первом же шаге сжимаю зубы: разбитые ступни опухли, и я ощущаю пронзительную боль. Ерунда! Иду. Распласталась трава, в нескольких метрах — обрывчик, ручей; за ручьем-редкий арчевник. Иду медленно, Осматриваюсь, не поворачивая головы, только кося глаза. Между юртами ленивые люди; один из них остановился, наблюдает за мной. Перехожу вброд ручей, останавливаюсь за ближайшим кустом. Басмач издали наблюдает: зачем я сюда пошел?… Да, если бы я побежал, промедления в охоте не было бы. Убежать нельзя.

Возвращаюсь в юрту. Сипит кумган. Где-то вдалеке блеют овцы. Скучно!

3

Юдин осмелился зайти в одну из юрт. Юрта была бедна и грязна. Ее кошма изветшала, деревянный остов ее коряв и задымлен. Вместо одеял постелены сшитые рваные шкуры. Больной барашек лежал в юрте. Он был завернут в тряпки, и его выхаживали, как человека. В куче детей прыгал козленок-дети играли с ним. Хозяин приветливо встретил Юдина, усадил его на почетное место, угощал айраном и мясом и сказал, что мясо редко бывает в его юрте, потому что он беден, — у него только два барана и одна большая коза, а детей у него-видишь сколько!… Хозяин жаловался на судьбу и на Закирбая, хозяин говорил, что басмачом он вовсе не хочет быть, но Закирбай его кормит, и что же делать ему, когда Закирбай велит? «Я не пошел в банду, потому что не хочу убивать и грабить. Награбленное Закирбай все равно возьмет себе, а у меня было два барана, и опять будет два барана». И еще жаловался Юдину бедняк, говорил, что придут кызыласкеры, конечно, придут, и что тогда будет? Закирбай побежит в Китай и велит всем бежать, а как бежать? Хорошо Закирбаю — потеряет много скота, много имущества, а все равно богатым останется, ему можно терять… А он, бедняк, что потеряет? Двух баранов, юрту… Не на чем ему увезти юрту-лошади нет, яка нет. Тогда что делать? Помирать с голоду надо?… Да?… А остаться здесь он не может… Закирбая боится, кызыласкеров боится…

Юдин говорил с бедняком… И надеялся Юдин, что бедняк поможет нам бежать. Но бедняк замахал руками. Нет, «менэ уим чекада», что примерно значит по-русски — «моя хата с краю». Сам он ничего худого нам делать не будет, но и помогать тоже не будет… Как можно нам помогать? Закирбай убьет его, если узнает.