Избранное

Нет, наверное, ничего не случилось плохого, иначе не было бы так чисто, так хорошо.

Ниссо опускает голову на подушку и видит над собой потолок, — не черный, каменный, задымленный потолок, а светлый, такой же чистый, как пол. Дыры для дыма в нем нет.

Все непонятно, но на душе Ниссо почему-то спокойно. Она закрывает глаза. Она хочет вспомнить все. Она долго думает… Вот она ест сыр, окруженная толпой людей… И последнее, что ей удается вспомнить, — сильного человека, не похожего на других, который сначала крепко держал ее, а потом смотрел на нее смеющимися глазами. Какие светлые были у него глаза, совсем голубые глаза… Разве бывают глаза голубыми?

Шум… Плещущий, ласковый… Где же это бежит вода?

Ниссо прислушивается: кажется людей вокруг нет. Ниссо осторожно встает, мышцы еще болят, но она чувствует себя бодрой. «Наверное, я очень долго спала!» Встает босиком, на цыпочках подходит к дыре в стене, осторожно выглядывает наружу; перед ней сад, стройный сад, с зеленой травой; тутовые деревья, за ними большая скала, за скалой склон горы — серый, каменистый до самого неба. Небо чистое, голубое… Под одним из деревьев, невдалеке от Ниссо, на траве — кошма. Кто-то спит на ней, завернувшись в суконное одеяло. Под головой у спящего зеленый мешок с красными рыжими ремешками. Спит… Это, наверное, тот большой человек.

Любопытство разбирает Ниссо; она осматривает комнату.

Над кроватью ружье — совсем не такое, как у охотника Палавон-Назара: без ножек, главное, тонкое, с двумя стволами, очень красивое; под ружьем сумка из коричневой кожи и какие-то блестящие палочки. У стены — стол, деревянный некрашеный стол, — Ниссо никогда не видела столов. На нем глиняные чашки, жестяной чайник, деревянная коробочка с табаком, деревянное блюдо с яблоками, какие-то мелкие, не известные Ниссо вещи. У другой стены полки с дверцами, тоже маленький дом, для вещей. Ниссо трогает дверцу шкафа, но дверца скрипит, и Ниссо отдергивает руку. В стену вбиты гвозди — не деревянные, не каменные гвозди, а очень тоненькие, железные, и на них висят две длинные белые тряпки. Они у самой двери, только теперь Ниссо заметила дверь…

Ниссо отступает от окна, размышляет. Как это так случилось, что она опять попала к людям? Пряталась, блуждала, боялась, а теперь что? Вот взяли ее, привели, теперь будут расспрашивать, заставят работать, наверное, опять будут делать ей зло… Вот, может быть, этот спящий мужчина захочет взять ее в жены, — зачем бы иначе привел он ее к себе в дом? И как это получилось вчера? Ведь она долго смотрела на людей из-за башни и не хотела им показаться. Почему же все-таки не убежала тогда? Да, вспомнила: ей очень хотелось есть, и она так устала, — сама не понимала, что делала… А потом… Вот этот, спящий, смеялся над ней, но все-таки накормил ее, разговаривал с ней тихо. Почему он ее накормил? А потом привел в сад. Мазал ноги и руки бараньим салом. Какой у него был расчет? Конечно, он хочет взять ее в жены. Или, просто, все они знают Азиз-хона и боятся его? Старик придет сюда, и они отдадут ее!

Ниссо замерла от страха, мысли ее смешались, всем существом она поняла одно: бежать, как можно скорее, — пока этот спящий не проснулся — бежать!

Ниссо кинулась к двери, но вдруг заметила, что ведь она совсем голая, как же ей бежать голой? И потом ведь сейчас день, разве убежишь днем?

Ниссо остановилась, прислушалась: есть ли там люди за дверью? Ни один звук не выдавал присутствия человека в доме. Ниссо чуть-чуть успокоилась, решила подумать еще: нельзя просто так броситься и бежать, надо быть хитрой. Иначе поймают, и опять, как вчера, соберутся все, будут смотреть на нее…

За дверью послышался женский голос:

— Э! Проснулась?

Ниссо опрометью кинулась обратно в постель, забилась под одеяло, притаилась.

Дверь открылась, в комнату вошла старая женщина, прямая еще, но седая, с горбоносым, в глубоких морщинах лицом.

— Э, черноволосая, какие видела сны?

Отвечать или не отвечать? Теперь ясно: никуда уже не убежишь! Но голос совсем не сердитый, добрый.

Ниссо взглянула на старуху самым уголком глаза, так, чтоб самой видеть, а та ничего не заметила бы. Старуха — в длинной белой рубахе, как у всех женщин, только рубаха не рваная, чистая и застегнутая у ворота.

— Ай-ио!… Притворяешься! Вижу, не спишь! Хороший видела сон?

— Страшный, — решилась тихонько ответить Ниссо.

— Проснулась, теперь не страшно?

Ниссо решила молчать, — и сейчас молчать, и потом. Все время молчать, как молчала вчера.

— Меня боишься — не отвечаешь? — спокойно спросила Гюльриз, и Ниссо увидела ее лучистые смеющиеся глаза.

— Не знаю, какая ты, — чуть слышно прошептала Ниссо вопреки своему решению.

— Ио! — засмеялась старуха чистым, свежим, хотя и обведенным морщинами ртом, в котором зубы были белыми, как у молодой. — Я очень страшная, — две руки, голова одна, тебя покормить хочу, наверное, голодная очень…

— А ты кто? — Ниссо сдвинула одеяло с лица.

— Я? — старуха, шутя, толчком пальца в подбородок вскинула голову. Гордая я! Советской власти мать я! — и погрозила пальцем: — Со мной разговаривать знай как!