Избранное

В утробе тесно, шумно и пестро. Ноев ковчег блистал не большим разнообразием. Солидным придворным шепотом переговариваются вчерашние министры короля, сегодняшние вожди «аксьон нацьонал». Медлительно басят андалузские помещики в серых сюртуках покроя прошлого столетия — партийный молодняк Алкалы Заморы. С важным видом передовых европейских государственных деятелей разгуливают члены «альянс республикана», подручные великолепного усастого Леруса. Социалисты стоят с нахмуренными бровями, загадочно поджатыми губами, хранят свои всем известные секреты. В буфете адвокаты и писатели звонко разглагольствуют об особенных свойствах испанского народа, в силу которых для него нужно скроить совсем особую, ни на кого и ни на что не похожую конституцию. В стороне от всех стоят четверо господ с ленточками в петлицах, хмурые и отшельнически надменные. Это хаимисты, сторонники принца Хаиме, бывшего полковника русской царской службы, сына дон Карлоса, долголетнего претендента на испанский престол. Политическая программа хаимистов считает даже бывшего короля Альфонса дерзким большевиком.

Все испанские партии встряли в учредительный дом с колоннами. Все, кроме коммунистов.

И хаимисты встряли. А коммунисты — нет. Хотя принимали участие в выборах. Вот какая штука.

20

Коммунистическая партия созывала массовые собрания, выпускала предвыборную литературу, выставляла в целом ряде городов своих кандидатов, расклеивала афиши со списками — а мандатов ей не доставалось. Тысяч десять голосов в Бильбао, почти столько же в Овиедо, несколько тысяч в Мадриде, несколько тысяч в Севилье, по малой толике еще в нескольких городах, а в сумме — ничего в сумме.

В чем же дело? Отчего?

Подходя серьезно — время, что ли, не созрело для партии?

Нет. Не то.

Скорее уж, подходя серьезно, — скорее уж партия не созрела для времени.

Время — горячее время в Испании. Миллионы рабочих стряхнули с себя недолгую одурь буржуазной республиканской весны. В яростном изумлении, в изумленной ярости смотрят они на то, что еще два месяца назад осмеливалось именоваться революционным правительством. Вместо рабочих свобод и социальных преобразований, и облегчения безработицы, и поднятия заработной платы, и сокращения рабочего дня они видят закрепление худших драконовых декретов диктатуры Примо Ривера, расстрелы рабочих демонстраций, регулирование трудовых конфликтов через военно-полевые суды, разгром рабочей печати, жандармские походы по стране. Вместо прекрасного лица молодой республики к ним обращен бледный социалистический зад помещичье-буржуазной диктатуры. Миллионы рабочих поражены. В гневе они замахиваются на новую власть, ищут орудие для борьбы с ней. Ищут.

Миллионы крестьян, батраков, закабаленных, прикрученных к горячей земле путаными узлами стародавних, чуть ли не мавританских законов, дождавшись священного дня провозглашения республики, не получили ни глотка свежего воздуха, ничего, кроме издевательского декрета Ларго Кавальеро, по которому им любезно разрешалось занять пустующие земли для себя — только при условии, что помещики согласятся их отдать… Каждая деревня, каждая помещичья экономия кишит революционными кружками, повстанческими дружинами, начинена классовой ненавистью, готовностью к борьбе, борьбой. Каждый день, как первые пузыри на поверхности закипающей воды, подымаются снизу батрацкие бунты, вспышки, захваты имений, возникают странные союзы, организации, братства с доморощенными самодельными программами действий. И всем им не хватает единой твердой организующей силы. Они ищут, приходят за ней, просят ее. Просят!

Никогда не был здесь так велик спрос на большевистскую партию, как сейчас. Вряд ли в какой-нибудь из стран Западной Европы этот спрос сейчас больше, чем в Испании.

Сотни, тысячи, да, тысячи человек ежедневно — да, ежедневно — вступают в партию. Вступают охотно, по первому зову, и даже без зова, по своему желанию, стремительно, жадно. Их, рабочих, батраков, крестьян, гонит в партию повелительная логика начавшейся революционной борьбы; социалисты разоблачили себя давно, анархисты раскрывают себя с каждым днем все отвратительнее, — только одна партия пользуется доверием, как боевой авангард трудящихся, только в нее стоит вступать.

И в нее вступают сотнями, тысячами, но — не радуйтесь, из нее выходят, иногда пробыв несколько недель, несколько дней. Выходят не рассорившись, без каких-нибудь особых причин, часто выходят, чтобы потом вернуться, как человек, пришедший в дом, но заставший только младших и уходящий, чтобы вернуться в другой раз, когда уже все будут дома.

Партия не подготовилась к приему такой уймы народа. Она преданно и самоотверженно дерется на своем посту, она делает все, что в ее силах, но так малы и так еще слабы эти силы, что часто приходится партии только беспомощно созерцать проходящий через нее насквозь людской поток — даже не успевая регистрировать его.

21