Избранное

Ленин означает перемену в жизни. Мощный сдвиг в бытии. И так, абсолютно одинаково звеня, врывается оно в уши умирающего негра на каучуковых плантациях и директора богатой резиновой компании. Одному неся весть об избавлении, другому — о близком конце.

Ленин означает радостное и бурное пробуждение от тяжелого сна с кровавыми кошмарами для бодрой борьбы и работы — крах больных бредовых иллюзий, торжество побеждающей реальной жизни.

День смерти Ленина в календаре трудящихся навсегда отбросил тень на следующий залитый кровью день — расстрела русских рабочих 9 января. Всегда будут стоять рядом два горьких дня. Но в этом сочетании всегда будет сурово-бодрящий смысл.

Ленин, вождь трудящихся мира, пал великой их жертвой через девятнадцать лет после первых трупов на Дворцовой площади в Петербурге. Тогда под пулями царских казаков открыл глаза, стряхнул с себя сонный кошмар русский рабочий класс, и отсюда, сперва тихо, медленно, а потом стихийно развернулась небывалая в мире российская революция.

И число 21, с черной отметиной о смерти Ленина, говорит просто, твердо, каменно:

— Не бойтесь этого завтрашнего числа 22, кроваво-красного. В этот день в Петербурге в крови, на снегу было пробуждение. Оно настанет, пусть хотя бы в крови, во всем мире.

После двадцатых чисел января заносит к нам обратным, ответным ветром снежные лепестки, предвестники будущей западной метели — газеты ленинских дней. Они спутались на столе в один ворох — советские и иностранные коммунистические печатные листы. В маленьком бумажном коме, могущем в минуту сгореть от спички, несгораемая твердость одолевающего мир ленинского учения.

Как понять масштаб жизни и деятельности Ленина? Это никак не удается в полной мере. Новый год, новая пачка газет, — вновь раздвигаются масштабы, все шире, все дальше.

Вот гамбургская газета. Она принеслась из самого горнила классовой борьбы. Из рабочих кварталов второго в мире портового города.

В Гамбурге очередной конфликт матросов и портовых рабочих с пароходчиками. Гамбургские рабкоры пишут заметки под заглавием: «Мы уже забыли, что такое обед». Социал-демократы предлагают матросам принять условия союза предпринимателей «Ганза». Члены монархического союза грозят матросам расправиться с ними «в случае чего».

И тут же во весь газетный лист — портрет единственного человека, лицо которого может ободрить гамбургский пролетариат. И тут же снимки с его писем о революции 1905 года, написанных на немецком языке. Почерк Ленина, слова, по-немецки написанные его рукой, — вот настоящий подарок для рабочего Гамбурга. Рассказы из жизни Ленина о том, как он разговаривал с часовым, с крестьянином, как удил рыбу, как прятался в стоге сена, как держал себя после ранения, как приказал своим секретарям принимать рабочих представителей вне очереди, — вот то единственное, на чем отдыхают в Гамбурге изнемогающие глаза, потемневшие при чтении монархических угроз и хозяйских требований.

Вот парижская «Юманите». Насквозь, с первой до последней страницы, пронизана она шумом и грохотом древней, не стареющей «столицы мира».

«Митинг рабочих гостиничного дела».

«Три тысячи безработных официантов в Париже».

«Полиция насильно заставляет работать марсельских грузчиков».

«Забастовка на заводах Рено».

«Процесс провокатора Гарибальди».

«Автомобильный завод Донне рассчитывает 1 600 рабочих».

И тут же, на самом видном месте, крепко прижатая отчетами о шести конференциях безработных, светит из газетного столбца бодрая, несокрушимая, чуть насмешливая, чуть радостная, чуть лукавая улыбка Ильича. К ней кратчайшая подпись — насколько может быть одновременно краток и красив французский язык:

«ЛЕНИН — НАШ ПРОВОДНИК, НАШ ШЕФ»

Трудно без проводника идти по запутанным, тернистым, мучительным тропам в дремучем лесу капитализма простому рабочему Запада. Трудно верить в избавление и победу одинокому рабу капиталистической фабрики, не имея за собой могучего шефа. Ленинская улыбка напоминает о том и о другом. Есть фонарь для трудового пути в кромешной тьме, есть поддержка братьев по угнетению, объединенных в миллионные ряды ленинской волей, ленинскими партиями.

Вот туманные громады Лондона, английский рабочий класс, угрюмо примолкший после великой забастовки, великого предательства. В двадцатые дни января свежий сквозняк из Москвы, воспоминания о Ленине, только они заставляют поднять голову, прислушаться, оживиться.

Вильям Галахер с гордостью рассказывает о записочке, полученной от Ленина. Он приводит свой разговор с вождем, такой настоящий английский разговор:

«— Вы принимаете решения, внесенные вторым конгрессом?

— Да.

— Вы вступите во вновь образуемую коммунистическую партию, когда вернетесь в Англию?

— Да.

— Вы приложите все старания к тому, чтобы ваши шотландские товарищи в нее вступили?

— Да

— Хорошо, — сказал он, с улыбкой прижимая мою руку. Это был последний раз, когда я видел нашего великого товарища».

Вилли Маклин рассказывает рабочим-англичанам:

— «Старик хотел бы вас видеть». Это сообщение мы получили через несколько дней после приезда в Москву. И мы немедленно отправились к Ленину.