Избранное

Я поразился, увидев, как стар миралай — с белой бородой, усталый, молчаливый. К счастью, он не был груб, как я ожидал. Принес извинения, что помешал мне, но в городке он никого не знает, поэтому решил, что удобнее остановиться в текии, удобнее для него, не для нас, разумеется, но он надеется, что мы уже привыкли к случайным прохожим, он останется только на одну ночь, на рассвете тронется дальше. Он мог бы переночевать в поле со своим отрядом, но в его годы лучше под крышей. Он собирался заглянуть к местному ювелиру хаджи Синануддину, так как дружен с его сыном, но не уверен, возможно, кому-то это будет приятно, а кому-то досадно, поэтому решил поступить так. Правда, у него есть кое-что для хаджи Синануддина: как раз накануне выступления в поход сын хаджи был назначен султанским силахдаром. Это мог бы передать ему и я, может быть, старик обрадуется.

— Как не обрадоваться! — ответил я, с трудом приходя в себя от изумления.— Из нашего города никому не удавалось подняться так высоко.

Но сераскер израсходовал весь запас своих слов, свое внимание и поэтому умолк, утомленный, неулыбчивый, жаждущий остаться один.

Я ушел к себе в комнату, встал у окна, взволнованный и обеспокоенный.

Султанский силахдар, одно из самых могущественных лиц в империи!

Не знаю, почему эта весть так взволновала меня, раньше мне было бы все равно, может быть, я удивился бы или порадовался его счастью, может быть, пожалел бы его. Теперь же она отравила меня. Благо ему, думал я, благо ему. Пришло время расплачиваться со своими врагами, а они были у него наверняка. Теперь они дрожат, ожидая, пока падет на них его длань, ставшая в течение ночи тяжелой, как свинец, в ней заложено много смертей. Это так невероятно, подобно сну, обманчиво, слишком хорошо. Господи, какое это неохватное счастье — возможность действовать. Человек жалок со своими праздными мыслями, со своим устремлением в облака. Бессилие уничтожает его. Сегодня вечером не спится силахдару Мустафе, как и мне, все клокочет в нем от счастья, к которому он еще не привык, у его ног Стамбул, залитый лунным светом, утихший, окованный золотом. Кто еще не в силах уснуть этой ночью из-за него? Знает он их всех наперечет, лучше, чем родных по крови. «Ну, каково вам? — спрашивает он тихо, не проявляя нетерпения.— Как вы чувствуете себя сегодня?» Судьба возвысила его не ради них, не для того, чтобы карать или пугать их, более важные дела ожидают его, но именно из-за этих дел он не может оставить их в покое. Ох, из-за своей ненависти наверняка. Невозможно, чтоб он не чувствовал ее, невозможно, чтоб он не таил ее в себе, нося, как туман, как яд, в крови, невозможно, чтоб он не ждал этой священной ночи, чтоб воздать за все обиды, за прежнее свое бессилие.

В эту ночь я раздваивался, я знал, как велико ликование силахдара, я даже ощутил его, словно оно было мое, но мне становилось еще тяжелее оттого, что мои желания лишь воздух, свет, который зажигает и озаряет одного меня, утешая и заставляя страдать.

Мне хотелось завыть в ночи: почему именно он? Разве ему необходимее всех удовлетворение? Разве сила моего желания слабее его? Какому дьяволу нужно уступить мне свою омытую горючими слезами душу, чтоб на меня свалилось такое счастье?

Однако напрасно я мучился, судьба глуха к сетованиям, слепа, выбирая исполнителей.

Не будь сейчас ночь, я отправился бы к золотых дел мастеру Юсуфу Синануддину, чтоб сообщить ему радостное известие, он ведь ничего не знает, не гадает. Оно отдано мне, как драгоценность, чтоб я берег его и наслаждался им, хотя оно принадлежит другому. Ночь не помешала бы мне, а ювелир был бы благодарен, даже если б я разбудил его, он позабыл бы, что осуждал миралая, и поспешил бы выразить ему свою признательность. Но я никуда не пошел, может быть, и не смог бы из-за караула у ворот, мне стало противно, если они остановят меня или вернут, им покажется подозрительным мое поведение, это небезопасно, а мне не хотелось идти к миралаю просить разрешения, он удивится: неужели это так важно и спешно?

В самом деле, почему это так важно для меня?

Я разволновался из зависти, из ненависти, из-за чужого счастья. И не по каким-либо иным причинам, поскольку меня это не касалось. Я не спешил отнести эту весть тому, кому она принадлежала, я остался в текии.

И мне даже в голову не приходило, насколько этот незначительный поступок окажется решающим в моей жизни.

Пойди я к хаджи Синануддину и скажи ему то, что мне стало известно, по крайней мере лишь для того, чтоб обрадовать его или чтоб вместе провести бессонную ночь, моя жизнь пошла бы совсем иным путем. Я не говорю о том, стала бы она лучше или хуже, но наверняка она была бы совсем иной.