Избранное

Смех его прерывал только кашель.

Люди начали на нас оборачиваться.

— Слушай, расскажи им. Прошу тебя, всем расскажи! Лопнут от смеха.

— Еще чего! Такое не рассказывают. И может, я все выдумал.

— Если выдумал, здорово выдумал.

— А ты сам-то зачем пришел?

Но он не слышал меня.

— Значит, в том вся их война и все ратные подвиги!

— Погоди, видно, о себе ты говорить не любишь. Я спрашиваю, зачем ты пришел?

Мне хотелось перевести разговор на него, чтоб он унял свой непристойный смех. Забрасывая его вопросами, я одновременно совал ему кувшин.

Наконец подействовало. Смех еще сотрясал все его нутро, но постепенно становился тише и слабее. Мы навалились на ракию, я потерял всякую осторожность — лишь бы забыть то, что сказал.

— Мое дело обычное, ничего особенного.

— Все равно, рассказывай.

— Был на войне, тяжело ранили, попал в плен к австриякам. Меня вылечили и забыли. Рубил лес в Тироле. Три раза пытался бежать, и каждый раз меня сажали на все более длительный срок в тюрьму. Отпустили только через девять лет. Ступай, говорят, на все четыре стороны и не поминай лихом. Ладно, говорю, не буду, чай, не на свадьбе был — в плену.

Вернулся домой, к жене, а дома, с женой,— другой, хозяйничает на его земле. Пятерых детей народили, а с ним у нее ни одного не было. Понял он все и не стал на нее сердиться: что поделаешь, ждала, ждала да и вышла за другого. Пусть только вернут, что ему принадлежит, то есть дом и усадьбу, а жену он, так и быть, подарит. Вроде просто и ясно. Но не тут-то было, канитель началась страшная, и все впустую. Слишком долго о нем не было ни слуху ни духу, а поскольку нашлись люди, которые видели, как он упал на поле боя тяжело раненный, кадий выдал бумагу о его смерти, жена наследовала его имущество и принесла в качестве приданого новому мужу. Что будешь делать? Он хочет вернуть свое, он его не продал и в карты не проиграл, оставил все в наилучшем виде, а что он жив-здоров, каждый может видеть. Какие еще здесь нужны доказательства? Но муж его жены, тот, который его заменил и свое мужское дело наилучшим образом исполнил, говорит так: что жив человек, не поспоришь, что имущество его, не поспоришь. Однако же, не будь бумаги о его смерти, не напиши ее кадий, он не взял бы в жены его, то есть свою, жену, потому что у нее ничего не было бы, а сам он гол как сокол. А если бы сдуру и взял, то уж никак не напек бы столько детей.

Да и его ли вина, что человек остался в живых, а кадий объявил его мертвым? Он согласен пойти на мировую, если уж иначе нельзя, вернуть жену и троечку детей, а ему чтоб отдали половину состояния. Или пусть живет с ними — места всем хватит. Но солдат не хочет ни жены, ни детей, он требует свое добро, пусть хоть половину, потому что ведь и он не виноват, что кадий объявил его мертвым. И что до него, так он рад, что получилось так, а не наоборот — кадий объявил бы его живым, а он оказался бы мертвым. Вот теперь он и мозолит глаза тем, от кого зависит распутать эту канитель.

Теперь настала моя очередь смеяться. Я начал хмелеть.

— И тебе сказали, что это простое дело!

— А то как же! Усадьба моя, дети его. Что здесь непонятного?

Из соседней комнаты неторопливым шагом вышел Джемал Зафрания. Он был в очках, которые не очень-то ему помогали, но глаза ему заменял слух, отлично ему служивший. Уже подойдя ближе, он проверял себя, близоруко щурясь. Привел его сюда наш громкий смех, непривычный в этих стенах.

— У вас здесь весело,— улыбнулся он нам ласково.

Он всегда улыбается, всегда мягко стелет.

— А как зайдет речь о всамделишной жизни, непременно выходит смешно,— сказал мой новый знакомый, удивив меня этим своим замечанием, более умным, чем можно было от него ожидать.

И обернулся ко мне:

— Ты знаком с Джемал-эфенди? Он писарь у кадия. Стоящий человек.

— Мы вместе в медресе ходили. Только Джемал-эфенди младше меня. Я ему уши драл за логику. Мы с ним хорошо знакомы.

— Сейчас, думается, я в логике посильнее тебя.

— Наверняка. Я получаю двадцать пять грошей в год. Одна твоя улыбка стоит столько.

Он весело улыбнулся, как улыбаются удачной шутке.

— Почему не заходишь ко мне?

— Не хочу отнимать у тебя драгоценное время.

— Садись к нам, Джемал-эфенди, выпей с нами,— навалился на него бывший пленник.— Я и не знал, что вы приятели.

— Спасибо, я не пью.

— Он не пьет, не курит, у него нет никаких пороков, кроме тех, которые он скрывает.