Избранное

Но нет. Пора. И ночью уже по крыше, уже по стенам, уже по стеклам потекут, потекут холодные и невеселые потоки. Все отяжелеет. А утром в деревьях старость вон уже поселила свое скрипучее дыхание. Березы, клены, вяз — теперь все смотрят на тебя немного обреченно и что-то вспоминают, вспоминают. Но вот нагрянет буря, холодный ветер вдруг сорвется и налетит оттуда, из Похьелы, завывая, рыча, со скрежетом, со свистом и грохотом. Всесильный этот ветер шуметь будет день, и второй, и третий… Деревья опустеют, листва устелет все: дорожки, берега, ложбины, взгорки. В леса придет прозрачный, чистый воздух, которым дышится легко и весело. Поднимется, заблещет синевою небо, и станет видимою каждая ничтожная соринка на крыльце и на железной крыше соседского дома. Такая осень всегда похожа на молодость.

Вот такою благосклонной порой я и закончил вторую часть моей книги о Глубоком и на многое смотрю теперь уже издали. Ведь как-никак девятый год пишу я об этом примечательном селении, и эти мои писания приносят мне восторги, просто радости, уныние грустных размышлений, а порою — печали. Жестокие житейские печали порой со скрипом поднимаются на мой порог, трясущейся настойчивой рукой стучатся в дверь… А я встаю и двери раскрываю. Что поделаешь, жизнь есть жизнь.

В Глубоком директорствует не Виктор Васильевич Васильев. Его нет. На месте Васильева его давний друг Николай Алексеевич Алексеев, чернявый, крупный, подвижный человек с обходительными манерами, с прицельным быстрым взглядом, с широкой стремительной походкой, когда руки вразброс, перед собой, а кисти рук немного отхлестываются в конце движения за спину. Алексеев работал неподалеку в небольшом, уютном колхозе. Правление этого хозяйства стоит на гладком холме, высится среди ухоженных полей, вдоль них в конце первой мировой войны пленные австрийцы проложили железную дорогу, которую в конце второй мировой войны немецкие оккупанты разобрали. Правление колхоза в светлом здании белого кирпича соседствует с чистым и высоким зрительным залом. Отсюда, с холма, видны почти все угодья хозяйства вместе с тремястами гектаров отвоеванных у болота земель и с новенькой фермой. Ферма построена аккуратно, есть в ней механизированная подача кормов, механизированная их уборка, автоматизированная дойка, душевые комнаты, в которых молодые доярки могут смыть и пот и пыль с усталых и настойчивых своих тел после нелегкого трудового дня, приветливый красный уголок. Вся эта уютная молочная ферма в денежном отношении тянет ой как много! Вот заложив и построив это премилое любому сельскому сердцу строение, Алексеев решился оставить свой колхоз и отправиться директором на глубоковские земли.

За два года с приходом Алексеева многое свершилось тут, на этих берегах, из того, что было задумано или чего никто не задумывал. А кое-что из задуманного и не свершилось. Так что есть над чем погоревать и есть чему радоваться. Так в жизни всегда и бывает.

Вот довольно часто я называю Глубокое удивительным селом, прекрасным уголком и все в таком роде. Но значит ли это, что Глубокое так явно и недвусмысленно превосходит все, что есть на свете, а люди здешние составляют какое-то крайнее исключение среди других? Нет. Совсем не так я думаю, когда пишу или произношу эти слова. Действительно, для сердца моего Глубокое со всеми своими озерами, лесами, пашнями сделалось местом исключительным и редкостным. Но пишу я о нем главным образом потому, что здесь, среди этой красоты и природной гармонии, протекают процессы в общем свойственные всей нашей земле, особенно той земле, которую величественно и деловито мы в последние годы именуем Нечерноземьем. А тут, среди этой красоты и естественности, все особенности, все сложности начатого нами в Нечерноземье преобразования смотрятся особенно вещественно, объемно и поучительно. И еще здесь, в Глубоком, как, впрочем, некогда в Пыщуге, я острее чувствую, что любой человек, любая человеческая жизнь, любое доброе или хотя бы просто значительное дело достойны того, чтобы о них написать. Все исполнено особого смысла, красоты, тревоги, поэзии, высокой радости или глубокой скорби. Случайная дорожная улыбка, внимательный прохожий взгляд, отзвук далекой песни, оброненное сердцем слово так же прекрасны, как свет далекой звезды, вечернее касание ветром цветущей сирени, звук падающих в бочку капель дождя, равномерный и одинокий блеск летящего над сонными деревнями спутника.