Избранное

Когда медлительный поезд вывозит меня из глубины двадцатого века и несет сквозь просторы тридцати либо сорока веков нашей великой равнины — от лебединых белых звонниц Новгорода и Пскова через многолюдные и страшные городища Итиля и Яксарта, вдоль бесконечных и знойных долин Великого шелкового пути. Когда медлительный поезд стремительно уносит меня сквозь эти века и просторы, я стою у окна, и полынный ветер, сухой, отрывистый и многоголосый, окутывает мое сердце предчувствиями и воспоминаниями. Я вспоминаю, вижу я, как текут по гористым равнинам бесчисленные звонкие реки массагетов, конные и пешие. Их кони покрыты по груди сверкающими латами из меди, они раскинули в поле несметные высокие костры и молятся, неистовые, солнцу, и лошадей ему приносят в жертву, и где-то здесь, туда, к Узбою, две с половиной тысячи лет назад воинственных кочевников царица, зеленоокая Томирис, окружила и уничтожила полчища великого персидского завоевателя Кира. Неизмеримые просторы покорились к тому времени великому этому царю: Мидия, Парфия, Маргиана, Хорезм, Согдиана и Бактрия, Гандхара и Вавилон. И вот завоеватель перешел Амударью, как в древности ее называли — Окс, и здесь он окончил свои дни. Томирис приказала отрубить царю голову и бросить ее в мех, наполненный, как вином, кровью, чтобы насытить завоевателя. Где там, в песках, затерялся его обесчещенный череп? А как здесь текли бесконечные гунны, на ужас и содрогание Европе? Как здесь ревели их степные кочевья? И как иные там, за тысячи рек и равнин, захлебнулись своею же кровью на Каталаунской равнине. Как здесь летели навстречу ветру и стуже коренастые верные стаи коней Бату-хана, чтобы залить огнем и смертью Рязань, Владимир, Суздаль, Киев, Львов, а потом чтобы на лучезарном берегу Адриатики молодой, оплывший от успехов и жестокости, от наслаждений хан на белой лошади въехал в развалины дворца когда-то великого императора римской державы.

Это здесь, по Тургаю, метался охваченный гневом, ненавистью и отвагой Амангельды, батрак, мятежник, военный комиссар Тургайского уезда. Здесь был убит. Это сюда, на несметные жирные черноземы, четверть века назад потекли трактора, станки, автомашины, паровозы, вагоны, снаряжение и провизия и бесконечный отчаянный и вдохновенный люд со всех концов необъятной страны. Это здесь на закате летнего дня танцевали студентки харьковских институтов медлительный старинный вальс под старенькую гармошку и уходили до рассвета куда-то в степь и пели там звучные страстные песни на украинском языке о любви. А по степи вокруг пыльного, переполненного пришлым людом степного городка Кустаная росли под этими древними созвездиями массагетов горы юного золотого зерна.

Когда медлительный поезд торопится через пустыню, в раскаленных вагонах работают кондиционеры и нагнетают холодный воздух в купе. Официанты разносят пассажирам кефир и кумыс, шоколад и булочки. Работает радио и рассказывает о том, что случилось на Шантарских островах или в Канаде, в Уганде или на площади святого Марка, в сталелитейных недрах далекого Запорожья либо здесь, невдалеке, на автоматизированных площадках Байконура.

Быстро наступит вечер. Сумерки исчезнут в резкой и плотной черноте ночи. Огни созвездий будут гореть бесчисленно и высоко над нашими древними землями. Сами собой нахлынут, размышления о тех неистовых миллионах человеческих судеб, которые прошли через эти пределы. И будет удивительно воспринимать их великие передвижения из века в век пешком, на ишаке, на верблюде или на коне, когда уже и поезд кажется сооружением неторопливым и допотопным. И еще удивительней будет думать о том, как без машин и механических сооружений наши предки освоили и удержали такие необъятные просторы. Как они нам дороги, близки, нерасторжимы с нашей жизнью и какую же высокую и строгую ответственность обязаны мы испытывать перед теми безыменными героями, что создали на наших просторах наше государство: украинцы, литовцы, русские, таджики, казахи, уйгуры, якуты и многие-многие родные нам народы.

На закате солнца во всех вагонах изо всех окон пассажиры смотрели на север, во мглу и бесконечность степи. Туда уходила дорога, туда торопились столбы электропередач, там маячили какие-то необычные марсианские сооружения. Там лежал Байконур. Космодром, прославленный по всей планете и над нею. И было как-то жутковато от присутствия здесь, вблизи этого гигантского колодца в космос, в котором гудит эпоха, и не одна, а может быть, тысячи новых и неизвестных нам эпох, таких манящих и необозримых измерений, состояний, координат. Как будто ощущалось всем существом твоим какое-то неистовое жутковатое движение материи ввысь, к иным пределам, и отзвук оттуда, из необъятной утробы времен и состояний. А человек, такой ничтожный по размерам, виделся теперь уже таким прекрасным и непознаваемым по устройству и замыслу, таким великим и возвышенным по его значению и смыслу.

Когда медлительный поезд нас тащит по пустыне вдоль границы земного и космического, ты вдруг вспоминаешь два события из своего последнего на данный день десятилетия.