Избранное

Очки у писаря чудом держались на кончике бульдожьего носа.

— Виновных не сажают, — сказал он серьезно и поверх стекол посмотрел на Емельянова.

Александр Николаевич оторопел, а писарь деловито сменил перо «уточку» на «рондо», продолжая философствовать:

— В тюрьмах сидят одни праведники. И твои сыновья тоже ни за что угодили за решетку. Недолго ждать осталось, скоро суд определит: в крепость или по Владимирке им шагать.

— Наказывают, а за что? — возмутился Александр Николаевич. — С чем пришли сыщики и городовые, с тем и убрались. На то и бумага в присутствии понятых составлена. Горшок сметаны опоганили, девкам моим на день уборки оставили.

Писарь, макнув перо, красивым почерком вывел на чистом листе: «Милостивый государь».

— К исправнику надобно попасть, — уже мягче заговорил Александр Николаевич. — Крест есть? Подсоби.

Писарь несколькими штрихами под строкой «Милостивый государь» нарисовал вход в ресторан и выпуклыми буквами вывел название: «Медведь». Это была божеская цена за протекцию.

В следующее присутствие Александра Николаевича первым пропустили к исправнику. Колобков знал в лицо Емельянова, но руки не подал и сесть не предложил, сказал холодно:

— Предупреждал: живите, как все православные, — нет, к бунтовщикам потянуло.

Александр Николаевич промолчал, боялся повредить сыновьям. Писарь тогда у «Медведя» выболтал: самое малое, что получат Василий и Иван — высылку в северную губернию, не подфартит — отправят на каторжные работы, статьи суровые: привлекаются за подстрекательные действия против государя императора.

— Сыновья мои, ваше высокоблагородие, сызмальства приучены к ремеслу, — защищал детей своих с достоинством Александр Николаевич. — Ваши люди все перерыли, все перещупали, дом и усадебные постройки чуть по бревнышку не раскатали — ничего противозаконного не нашли. Да и откуда, мастеровые мы.

Колобнев был недоволен результатами обыска, подвел тайный агент. Прохвост чуть не на Евангелии клялся, что в доме Емельяновых — подпольная мастерская. Если почему-либо нельзя выехать в лес на пристрелку, то бой винтовки проверяют в колодце. Может, и правда, но с поличным не поймали.

— Плохо искали, нам известно. — Колобнев долго перекладывал бумаги, пока нашел нужную, а по тому, как он ее торопливо накрыл рукой, Александр Николаевич догадался: исправник берет на пушку.

— Сами, ваше высокоблагородие, приходите с обыском, Соцкого прихватите, он в моем доме не заблудится.

— Коль потребуется, разрешения испрашивать не стану. — Колобнев провел рукой по напомаженным волосам. — Прошение накатал… Губернатор про Емельяновых и слышать не хочет, уши затыкает, — продолжал он, но уже покровительственно. — Дешево отделался твой старший.

Помолчав, Колобнев спросил:

— Желаешь помочь сыновьям? Подай прошение. Государь милостив.

Колобнев взял со стула запечатанный конверт.

— Дома своей рукой перепишешь, ничего, что коряво. Где пробелы — вставишь фамилии. — Колобнев замялся и заговорил участливо: — Завтра неприсутственный день, приходи, приму.

Писарь у дверей встретил Александра Николаевича, увел на лестницу.

— Судьба парней в твоих руках. От ведения дел сестрорецких мастеровых полиция отставлена. — Писарь понизил голос до шепота. — Исправник берется похлопотать, радуйся. Тошно ему сейчас, другие в его хозяйстве копошатся. Как губернатору преподнесут? Обстановка в столице — не дай боже: Шпалерка забита, Дерябинские казармы превращены во временную тюрьму, там поместили и восемнадцать оружейников.

— И на том спасибо, — Александр Николаевич сказал искренне: наконец-то узнал, где томятся сыновья.

Дома была только жена, она крепко спала. На плите в кастрюле лениво булькала мыльная вода. Лиза, наверно, затевает постирушку, выскочила за чем-нибудь в лавку. Александр Николаевич был рад, что никто не помешает ему переписать прошение. Постелив чистую скатерть, вычистив тряпкой перо, он достал из конверта прошение.