Избранное

Пока Соня приводила себя в порядок, Варя согрела чайник, накрыла стол, но не в кухне, а в комнате, — даже сердечная Анфиса Григорьевна могла оказаться в тягость ее неожиданной гостье. Дождь перестал, посветлело, можно было распахнуть окно.

На дворе еще мчались ручейки к водосточным колодцам, а мальчишки уже затеяли веселую игру. Внезапно детский гомон стих, и по двору понеслись мелодичные звуки шарманки. Бродячие музыканты в два голоса — мужской и женский — тоскливо выводили:

Уж вечер вечереет,
Наборщики идут…

Варя завернула в обрывок газеты пятак и бросила в окно.

В комнату врывались плачущие голоса:

Маруся отравилась…

Соня переменилась в лице. Блюдце в ее руке заплясало.

— Вот так и я руки чуть на себя не наложила, — призналась Соня. — Купила отраву. В последнюю минуту отдумала. Скажете, струсила? Нет. В моей жизни ничегошеньки хорошего. Отраву жалость отвела. И к кому? Мать пожалела, затаскают старую. Плохая она, сама в молодости понатаскалась. Для нее девичья честь — товар. Вот какая она, моя родительница. Добром ее не вспомнишь, да одна у нас с ней кровь.

От такого признанья Варе стало не по себе. В соседнем доме две девушки ткачихи однажды сказали своей квартирной хозяйке: «Наложим на себя руки: некому нас оплакивать». Та подумала: «Пустое мелют». Известно, кто говорит про смерть, тот особенно дорожит жизнью. А утром хозяйка нашла обеих жиличек в петле.

Кто поручится, что рано или поздно и Соня не поступит так? Сегодня ее удержала от рокового шага жалость к матери, а завтра найдется другой любовник с деньгой, и набожная мамаша сама отведет к нему дочь. Варя закрыла обе рамы. Надрывные голоса певцов, заунывная мелодия шарманки все же назойливо врывались в комнату. Новая песня — новая печаль:

…Любила я, страдала я,
А он, подлец, забыл меня…

Варя вышла в кухню подогреть чай, подумать, собраться с мыслями. Чем-то она затронула Сонину душу. Так честно открывают свои потаенные думы только людям, которым доверяют. И надо ей, Варе, быть рассудительнее; осуждая Соню, приближать к себе, не давать ей катиться в яму.

— Так трусы уходят из жизни, — продолжала она уже более уверенно разговор, вернувшись из кухни.

— Жизнь… — протянула Соня. — Моя жизнь — нарядный фантик. Хозяйский сын сгубил, потом Арсен замаял своей любовью. Теперь свалился этот. Жарко целует, а меня холодом обдает, руку жмет — мне тошно, ладони у него потные-потные…

Соня рассказала, что сегодня Бук-Затонский снова приехал к ней. Про место — ни звука. Навез всякой еды, вина. Она велела ему убираться из квартиры, а он вкрадчивым голосом пригрозил: у него есть друг в полиции.

— Я вцепилась ему в руку, обозвала так, что стыдно и сказать…

Соня уронила голову на стол, плечи ее затряслись, снова послышалось приглушенное рыдание.

— Обозвала — и ладно, что заслужил, то и получил. Зачем же себя изводить?

Соня подняла голову, ее большие глаза блестели от слез.

— Опрокинул в свое ненасытное горло стакан вина для разгона, облапил… Я в чем была, в том и выскочила из квартиры. На улице стало страшно. Хорошо, на память пришел ваш адресок. Жить хочу и боюсь срама. А Бук донесет в полицию — пропала я. Регистрироваться не пойду, я же не панельная. Лучше сразу конец…

— Давайте-ка ложитесь спать, — сказала Варя.

Когда девушка крепко уснула, Варя тихонько оделась и вышла на улицу. Во что бы то ни стало нужно было сегодня же увидеть Ловягина.

Ждать ей пришлось долго, пока солдат, посланный дежурным офицером, ходил за ним. Облокотившись о перила Зимней канавки, Варя нетерпеливо поглядывала в сторону Миллионной.

Ловягин шел от Невы. Пожав руку Варе, он пошутил:

— Удачный выдался денек — третий девичий вызов на канавку. Друзья желтеют от зависти…

Варе было не до шуток. Еле сдерживая слезы, она рассказала про отчаянное положение Сони.

— Бейте, виноват, все откладывал с утра на вечер… — бормотал Ловягин, искренне раскаиваясь в своей беспечности. — Жаль, нельзя уйти из полка — ждем командира. Но мы уладим.

Ловягин облокотился на решетку канавки и написал записку мадам де Тирон, владелице шляпной мастерской. Вызвав из казармы связного, он велел отнести письмо. Проводив Варю до Троицкого моста, Ловягин обнадеживающе сказал:

— Спите спокойно. Все будет хорошо.

…Вдова Маргарита де Тирон держала на Невском магазин дамских шляп, который был маленькой копией парижского, принадлежавшего известной когда-то французской фирме. Стены ее магазина были так же обиты темно-вишневым бархатом, удобные диваны, мягкие кресла и столики были вывезены из Парижа. В глубине помещения слева и справа находились примерочные с зеркальными стенами и потолками. Продавщицы говорили на трех языках. У старого шляпочника, ее покойного мужа, было так сильно желание создать у Казанского собора уголок Парижа, что он и швейцара привез из Франции.