Избранное

Мы торжественно обещали, что в задних комнатах будем появляться у окна только нагишом. Себе мы оставили кое-что из верхнего и нательного белья, а жена взяла еще пижаму.

Шло время. Раза два-три в неделю мы устраивали Дни ремонта, они проходили как праздник, и не только из-за оживления, которое всегда их сопровождало, но в первую очередь потому, что в них мы угадывали волю к сближению и примирению людей и вещей.

— А что, есть еще такие же подпольные мастерские? — поинтересовалась как-то жена.

— Даже больше, чем вы думаете, — ответила Мимиенпоп, — и возникают все новые, на это теперь смотрят сквозь пальцы.

История не знает постоянства. И завершился этот период сразу, когда однажды Мимиенпоп в страшном возбуждении среди бела дня взлетела по лестнице и, едва завидев нас, начала медленно оседать на пол, тяжело переводя дух, как это делают люди, страдающие одышкой, чего у нее в действительности не было. Вещи дышат — и в этом мы убеждаемся всегда, возвращаясь домой после отпуска: во всех помещениях висит затхлый, тяжелый воздух, но одышки у них не бывает.

— Что с тобой? — бросились мы к Мимиенпоп.

— Возмутительно! Вещи-в-себе устроили свое собрание!

— Вещи-в-себе? А что это?

— Разве я не рассказывала? Так вот, это гвозди, шурупы, кирпичи — короче, все вещи, которые служат для создания более крупных вещей. На прошлой неделе они вдруг поняли свою важность и стали называть себя странным именем — вещи-в-себе. Они считают себя единственными, кто достоин называться вещами, а все остальные, мол, смонтированы людьми, а значит, заражены их тлетворным духом, вот почему только они вещи-в-себе.

Гвозди начали с выпуска манифеста, в котором утверждается, что по прошествии стольких недель после свержения человеческого ига подавляющее большинство гвоздей по-прежнему стонет под властью дерева, и все свободные гвозди призываются помочь стонущим в деревянных застенках собратьям.

К гвоздям немедленно присоединились шурупы, они образовали большую ассоциацию, и сейчас идет собрание вещей-в-себе.

Кажется, в эту минуту выступают кирпичи. Они ни от чего не хотят оставить камня на камне.

С каждым днем власть вещей-в-себе растет. «Свободу деталям, — вот их девиз, — часть не должна подчиняться целому». Возможно, они правы, но мне-то от этого какая польза? Если они добьются своего, меня заставят разобраться на части, так в старину четвертовали, дома сровняются с землей, и даже для моих разрозненных частей не найдется укрытия от ветра и дождя. И такая участь постигнет все, что было когда-либо сделано, — оно будет разделано. Господи, как же я боюсь. Может быть, вы мне поможете, скажете, что я ваш ребеночек, ведь людей-то на части не разобрать. В этом преимущество всего, что может расти.

— Возьми себя в руки, Мимиенпоп, — попыталась ее Успокоить жена. — Откуда ты взяла, что именно так все и будет? Не станут же они тебя насильно…

— Нет, конечно. Мы ничего не делаем насильно, мы противники насилия. Но если будет вынесено решение, то оно должно выполняться.

— Ну и как же мы тебе поможем, если дома сровняют с землей? Мы ведь тоже будем беспомощны.

— Смотрите, смотрите! — закричал Йапи, он хотел отойти куда-то, но сейчас стоял у входа в комнату и без усилий распахивал дверь туда-сюда. Значит, двери открываются и закрываются. Это уже кое-что.

Окна тоже открывались и закрывались. Я спустился по лестнице, входная дверь открывалась и закрывалась, и почтовый ящик открывался и закрывался.

— Дом за нас! Дом за нас! — ликовала Маартье.

На минуту мы забыли отчаяние Мимиенпоп и стали как одержимые скакать по комнате, Йапи гладил стены и целовал двери в избытке радости.

Наше бурное веселье, однако, длилось совсем недолго, ибо все мы слишком хорошо понимали, что главные события еще впереди.

— Что это там? — Балтазар показывал пальцем на небо. — Мама, это птицы?

В воздухе плавно скользила темная подвижная масса, напоминающая скопление чаек, причем этих скоплений было не одно, а десяток или два, и передвигалась эта армада в одном направлении. Может быть, рои насекомых?

— Гляньте-ка под ноги, — сказала Мимиенпоп.

Пол блестел первозданной чистотой: исчезла вся пыль, включая сюда детскую игровую и «спальню» нашей Маартье.

— Всепыльный митинг протеста, — объяснила Мимиенпоп, — они поняли, что являются носителями атомной силы, и выступают за сведение всего сущего к пылевидному состоянию. Чище пыли, как они говорят, нет ничего, она — альфа и омега всех вещей. Это не так страшно, я случайно узнала, что сегодня утром издан тайный приказ по мобилизации пылесосов.

Пылевые облака опустились где-то поблизости от остановки Амстелсташон.

Мир явно переживал наисерьезнейший кризис.

Мимиенпоп осталась у нас, выйти на улицу она не решалась: как в свое время французская аристократия, она перестала ощущать неразрывное единство головы и туловища.

В ту ночь мы, взрослые, не сомкнули глаз, впрочем, И Маартье тоже, так как ей опять пришлось лежать на жестком. Мимиенпоп прижималась к девочке, и ее страх быть разобранной на части граничил со страхом смерти.