Избранное

Я оставался в Сиене ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы осмотреть ее красоты, а затем прытью, как чибис, заспешил на юг.

В маленькой гостинице, где я собирался провести первую ночь, царила большая ажитация. Громадного роста мужчина в берете и с деревянной ногой, окруженный половиной местного населения, сидя за столом, сотрясал стены устрашающим голосом: когда-то он работал в цирке, исполнял смертельные номера на мотоциклетке, но однажды упал со стены, а следом упала ему на ногу мотоциклетка. Сейчас он совершил паломничество из Милана в Рим и теперь направлялся обратно, чтобы принести своей матушке памятный значок паломника; она еще во все это верила. «Сорок километров протопал досюда вот этим!» — прорычал он, видимо, уже в сотый раз за вечер и при этих словах довольно крепко хлопнул себя по деревяшке. Человека просто распирало от энергии, которую он не знал куда девать и поэтому обращал в рев и публичное представление.

Если ему пожертвуют сейчас несколько монеток, добавил он, то он согнет подкову. Я сидел совсем рядом; поскольку никто не шелохнулся, я решил сделать почин и выложил пол-лиры. Минут через пятнадцать неутихающих дебатов и перебранки на столе выросла требуемая кучка мелочи; он взял подкову, лежавшую все это время перед ним, и стал перегибать ее через колено, сам весь согнулся, но подковы не согнул. Жилы на лбу у него вздулись и посинели, глаза помутились, а нижняя губа отвалилась и висела сама по себе, как посторонняя вещь; но подковы он не согнул. «Малость передохну, — сказал он, — устал очень, сорок километров вот этим протопал, сегодня уже парочку таких подков сломал». Во время передышки он рассказал мне, как нужно ломать подковы: сначала сгибаешь один конец, а после разом другой. От большой силы подкова в середине нагреется, размягчится, тут-то и вся недолга. Если же взяться за дело, потом перевести дух, а потом снова, то ни за что не осилишь, тепло должно прибывать, пока железо вовсе не размякнет сколько надо, чтобы треснуло.

Через полчаса он снова попытал счастья, но и на этот раз безуспешно. Дабы отбрить сиволапых, желавших получить назад свои денежки, он просто сунул их в карман и сказал: «За это я вам покажу разные штуки». Пожираемый сотнями глаз, он начал ловко выстригать из газет волшебные розетки, смастерил бумажную шляпу, которую ветер с головы не сдует, показывал разные фокусы с ножницами и бечевкой, со спичками, с обрезками бумаги; похоже было, что в этой деревне не ужинают: никто не хотел уходить домой, но, когда артист закончил, публика стала требовать деньги назад, так как подкова осталась целой и невредимой. Поднялась суматоха, несколько человек, указывая на меня, кричали: «А он, он дал целых пол-лиры!» Тогда я встал и произнес: «Я давал деньги не только за подкову, но и за то, что этот синьор целый вечер нас приятно развлекал».

Это, по-видимому, помогло; недовольно ворча, зрители разбрелись по домам, артисту же моя поддержка так пришлась по нутру, что на весь его гонорар мы целый вечер потягивали сладкое темное вино.

РИМ

В новогодний вечер я был в Орвието, куда раньше всегда укрывались папы, когда им приходилось туго, потому что это был самый сильный город во всей Италии.

Он лежит на высокой столовой горе с обрывистыми краями и кажется издалека театральной декорацией, слишком романтической, чтобы быть настоящей. И все-таки это настоящий город; во всяком случае, можно до него дойти и попасть внутрь.

По случаю благополучного скончания года я выпил литр вина и, обретя таким путем Dutch courage,[31] завернул в большой, полный народу ресторан, где как проклятый работал до самой полуночи. В ресторане царило возбужденное настроение, несколько молодых парней без конца меня пришпоривали, во все горло оглашая ставки. «Una lira! Una lira cinquanta! Una lira settanta cinque!»[32] Интервалы между ставками делались все меньше, с последним выкриком сравнялись полные три лиры, и они в один голос торжествующе возвестили: «Pronto!»[33] Так пролетело на одном дыхании несколько часов, темп работы взвинтился до сверхчеловеческого, я чувствовал себя почти Пейненбюрхом,[34] утопавшим в лирах, мои карманы прямо лопались от денег. В полночь лавочку пришлось закрыть, да и бумага кончилась. Мы все выскочили на улицу и подняли страшный шум, у некоторых были револьверы, и они стали палить в луну. Я чувствовал себя как выжатый лимон и не чаял добраться до постели, а когда добрался, еще раз жадно пересчитал все заработанные монеты, мысленно пожелал своим друзьям счастливого, а недругам злосчастного Нового года и сладко проспал всю ночь на ложе из роз и как одна из этих роз.