Избранное

На первом этапе всякой культуры мы видим зарождение картины мира, которая затем в течение многих столетий развивается и совершенствуется; это был религиозный этап культуры, у нас — христианство. Мир как творение божие, добро и зло, смерть как переход души в иное место из тела, этого мешка праха, в котором она обитает; дьявольское, земное и плотское в противоположность божественному, небесному и духовному — все эти краеугольные камни веры не имеют ничего общего с законом причины и следствия, они суть возникшие по аналогии образы.

Мы видим, что в такую же систему приведены все явления природы, жизни и человеческой души — о хаосе речь больше не идет — и что система эта простирается до самых небес. Мы видим, что эта система воздвигнута между 400 и 1400 годами после рождества Христова светлейшими головами Европы, отцами католической церкви. Соборы, на которые они собирались, чтобы выработать догматы,[73] можно смело сравнить с сольвейскими конгрессами[74], на которые современные естествоиспытатели собираются для обсуждения картины мира. Если многие пункты повестки дня этих соборов кажутся нам теперь бессмысленными, так единственно по той причине, что исчезло аналогизирующее мышление, которым тогда пользовались. Впрочем, трудно допустить, чтобы целые толпы зрелых мужей занимались путаной бессмыслицей. Если мы примем старое мышление, то христианско-католическая картина мира, какой она была в XIV веке, покажется нам таким же импозантным, с тем же глубокомыслием и столь же логически построенным сооружением, как и наша современная научная картина мира. В этой могучей системе Христос и Библия играют второстепенную роль, лишь благодаря особенному стечению обстоятельств они явились поводом для зарождения этой системы; Библию вскоре вообще запрещено было читать. Религия не была абсурдна, и «credo quia absurdum»[75] есть поэтому заблуждение.

Возрождение открывает собою период, когда знание фактов продвигается так далеко, что новая система теперь может пробить себе дорогу; для развития и совершенствования ей тоже надобны целые столетия; она тоже упорядочивает все воспринимаемые явления, но этим и ограничивается; неподвластное восприятию становится метафизикой. Мы видим, что и этой картиной мира были заняты светлейшие головы своего времени. Прорыв новой системы, перевод всей деятельности мышления на новые пути и есть Возрождение. У тех, кто стоял тогда в первых рядах, было такое чувство, что весь мир омолаживается. «Es ist eine Lust zu leben!»[76] — ликовал Ульрих фон Гуттен.

Каждая вещь обретает новый смысл, и этот смысл ощущается как единственно правильный. Смысл, который вещи имели в старой системе, становится символическим; то, что мы теперь называем символическим значением, было до Возрождения действительным и единственным значением вещей. Чем дальше проникало новое, тем мрачнее должно было казаться людям средневековье; однако же когда входишь в готический собор, то сразу понимаешь, что в средние века должна была существовать какая-то неведомая ныне ясность. Преследование нарождающейся науки происходило не от светобоязни, а от жажды защитить собственный свет. Яростное кипение этой борьбы мы наблюдаем с 1400 года до наших дней. Перейдя на оборонительные рубежи, вера пядь за пядью отступает. Нельзя сказать, что мужи науки сознательно направляли свои атаки против веры, нет, однако они использовали на свой собственный манер ту же самую территорию и поэтому неизбежно приходили в столкновение с тем, что никак не уживалось с их результатами, и очень часто это огорчало их самих.

Научная картина мира сводится к воспринимаемому, религиозная — нет; не воспринимаемое человеком, неземное в ней даже намного важнее земного, и символический смысл всякого земного факта важнее самого факта. В эпоху Возрождения впервые снова увидели голый земной факт таким, как он является, — свободным от всего. Это становится очевидным, если сравнить средневековые хроники, когда изо дня в день велась запись всего происходящего — все было равно важно, ибо рукой летописца водил сам господь, — и родившуюся с Ренессансом современную историческую науку.

Не случайно именно в итальянских городах в эпоху Возрождения впервые начинают вести бухгалтерский и статистический учет.

Благодаря этому глазам человечества тогда же впервые могло открыться искусство античности. К великому удивлению, были обнаружены следы народа, о котором думали, что им до конца пройден тот самый путь, на который ныне ступили сами люди Ренессанса. В течение нескольких веков древнегреческие памятники считались непревзойденным идеалом всякого искусства. Не имеет значения, что папы тоже собирали греческое искусство и покровительствовали наукам; папы были детьми своего времени, и борьба шла отнюдь не между враждебными станами, а между несоединимыми элементами в одной и той же голове.