Избранное

— Постой, постой, ты же тогда говорил, что потерял его?

— Ну, говорил, говорил, что мне оставалось? — поддразнил Александр Евгеньевич с легкой иронией. — Какое преступление! Видишь, ключ-то пригодился. Фантастика!

Подумать, сколько лет! Кажется, никакой замок не может выдержать столько времени. Замки в дверях время от времени лучше менять… да и в жизни… тоже.

— А дальше, дальше, Саня, не отвлекайся!

— Я позвонил, и ты сама мне открыла. — Чувствуя ее нетерпение и пытаясь попасть ей в тон, Александр Евгеньевич по-прежнему пытливо ощупывал ее лицо глазами. — Посмотрела на меня, повернулась, пошла назад. Слова не сказала. Я даже не знал, входить ли нет. Все-таки решился, что-то в твоем лице меня встревожило… глаза нехорошие были… Не смотри, словно ты ничему не удивляешься.

Знаешь отлично, кем ты для меня была всю жизнь. Стоило услышать твой голос, все забыл. Хотя раньше поклялся никогда больше с тобой не видеться.

— Ты ведь, я слышала, опять женился, — сказала, помолчав, Тамара Иннокентьевна, неловко отхлебывая горячий чай. — Это правда? Говорили, что к тебе вроде бы ушла Фаня, жена того самого Димы Горского…

— Что значит-того самого? — сразу встопорщился Александр Евгеньевич. Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного, пришла в память, спросила. Диму Горского я хорошо знала, музыка у него удивительная, щедро одаренный человек.

— Был, — задумчиво уронил Александр Евгеньевич.

— Не понимаю.

— Пятый год в доме для престарелых. Родные от него отказались, очень уж пил, — сдержанно сообщил Александр Евгеньевич и помедлил. — Да и у меня ничего не вышло с той женитьбой. От злости на тебя случилась, но что об этом теперь. Да… Год назад похоронил уж и Демьяна Андреевича. Помнишь Солоницына? Конечно же помнишь.

Единственный, пожалуй, преданный мне человек, друг…

Да, да, друг! — повысил он голос, заметив слабую усмешку, тронувшую губы Тамары Иннокентьевны. — Ты всегда к нему предвзято относилась, он же был настоящий музыкант, негромкий, но истинный. Хотя что у нас за разговор… прости… Было, было… И опять из этого ничего не вышло, — продолжил Александр Евгеньевич как-то равнодушно, первый порыв раздражения у него уже прошел. — Как и из всего остального, — добавил он, и взгляд у него застыл на одной точке. — У меня почти ничего не вышло. Замах был огромный, а пролетело мгновенно. Теперь, пожалуй, поздно размышлять. Зачем? — Он задумчиво оглаживал бородку длинными, по-прежнему холеными пальцами, их тыльной стороной потирая таким знакомым Тамаре Иннокентьевне жестом высокий, сильно открытый с боков лоб. — Стоит ли сейчас сводить счеты, поздно и глупо. Что же искать виноватых? И я ни в чем не виноват. В этом не закажешь. Я ей все отдал, дачу, машину, квартиру, жить я с ней больше не мог.

— У вас был ребенок?

— Сын. Да, сын… Я уже дважды дед, — сообщил Александр Евгеньевич, и невольно получилось, что он словно неосознанно похвастал. Тамара Иннокентьевна ничего не сказала, потому что в следующую минуту ей стало страшно, она ясно вспомнила Диму Горского, его лицо, его улыбку, его одержимость, его музыку…

— Я все-таки думаю вызвать врача, — дошел до нее голос Александра Евгеньевича, и она удивленно посмотрела на него, подумала, что он, как всякий мужчина, так ничего и не понимает.

— Нет, нет, не надо, — остановила она его поспешно и метнулась глазами в сторону. — Надо же, с бородой ты не расстался… О чем это мы? О тебе. Как всегда-о тебе. Это у тебя ничего не вышло? Тогда у кого вышло? У Димы Горского-то? У твоего любимого Демьяна Андреевича Солоницына? Что же, у этого, пожалуй, вышло, с твоей помощью, разумеется.

— Суета, суета, если ты имеешь в виду славу, деньги… Жизни не вышло. Александр Евгеньевич неуверенно оглянулся, точно кто-то третий мешал ему быть откровенным до конца, мешал сделать хотя бы один фальшивый жест, произнести одно неверное слово, он опять беспокойно покосился на рояль, скорее всего, неуверенность и беспокойство шли оттуда, настоящий инструмент всегда хранит душу хозяина. — Все так, так! — опережая новый вопрос Тамары Иннокентьевны, торопливо добавил он. — Ничего не вышло у меня без тебя… Жизни не вышло.

Слушая Александра Евгеньевича и все больше узнавая забытые интонации, Тамара Иннокентьевна подумала, как он прав, что пришел сегодня, и что он не мог не прийти, он всегда приходил, когда ей было плохо, и сегодня он не мог не появиться здесь, у нее, и, если бы даже она не позвонила ему, как он утверждает, он все равно бы пришел к ней, сам бы пришел.

— Что за самобичевание, Саня? Двадцать лет жизни сильного, умного мужчины прошло впустую? Не кокетничай, — укоряла она. — Кто же тогда состоялся, если не ты… Стоишь у руля столько лет, столько раз лауреат.

— Я сказал тебе правду. Я часто теперь задумываюсь, почему людям не верят, если они говорят правду. — Сейчас в словах Александра Евгеньевича чувствовалась тяжесть. — Вот если честно смотришь в глаза и откровенно лжешь, тогда тебе верят и все уважают. Стиль жизни теперь такой удивительный… А вообще-то в жизни ничто не имеет смысла, пустая суета. Нечаянный интерес из казенного дома…