Избранное

— Это Иринины вещички? — спросила она.

— Что за вещички! Так, невесомо: два взгляда да улыбка, — пошутил Казачок. — Ты чаще бывай на плотине, Митя. Сколько щитов сейчас открыто?

— Не считал. А что?

— Одна девушка… с теплой улыбкой… сказала, что когда на плотине останется двенадцать открытых щитов, произойдет самое важное в ее жизни. Можешь ты объяснить мне эту загадку: когда это будет — в июле, в августе?

Митя, ошеломленный до слепоты, не отрывал от него взгляда. Так вот что вдобавок! Значит, подлец подслушивал их на веранде, а теперь подслушанное переиначивает как хочет.

— Поставь велосипед к стенке! — приказал Митя.

— Хау ду ю ду?.. — пропел Казачок.

Оля бросилась, стала между ними.

— Митя!

— Уходи отсюда, пока я тебя… — медленно произнес Бородин, держа Олю за руки.

— Вот какой ты гад, Митя! — ласково заглядывая ему в глаза через плечо девочки, сказал Казачок. — Сердишься? Я же с тобой по-товарищески делюсь.

Он повел велосипед, не оглядываясь, затем оседлал его, поехал все быстрее и быстрее. Выдержка, видно, взяла верх.

— Хау ду ю ду! — с ожесточением как будто выругалась Оля.

— Ой, ду-ду, дударик мой, ой, ду-ду… — почти как в рифму, вспомнил Митя и поглядел на свои руки. Большой палец правой руки побаливал после «разговора» с Симпотом.

А Оля смотрела вдаль, где велосипедист пытался объехать возвращающуюся компанию. Мальчики и девочки, конечно, видели, не могли не видеть всю эту сцену.

— Пойдем к ним, — сказала Оля.

И, взявшись за руки, они пошли навстречу товарищам.

Глава четвертая

ПОСЛЕ БАЛА

Давно рассвело, когда Митя прилег на тахте. Было это часа в четыре. Он зарылся в подушку лицом и ничего не слышал, а Оля еще умывалась. Но без четверти семь его точно подбросило: пора бежать на переговорную, в такой час можно застать отца на квартире. Пусть хоть по телефону поздравит с окончанием школы: наверно, обидно ему, что не смог приехать.

По утрам к отцу легче всего дозвониться. «Ты, говорит, буди, не стесняйся. Вот мы тебя и разбудим». Отойдя от окошка заказов, Митя вслушался в знакомый приятный гул голосов. Ранний час, кажется, не время для служебных переговоров, но все шесть кабин гудели об одном и том же — о полевых работах:

— …Я на своем стою: «Мы поперек вспашки бороновали, грамотные все ж таки».

— …Очень отзывчива на азотные удобрения, очень отзывчива!

— Просяной комарик! Слышь, как придет председатель, передай ему: просяной комарик всему причина.

— …Знаешь, нам с тобой фокинских не учить, где арбузы продавать подороже!

Представители районов дозванивались до своих близких или дальних колхозов и МТС, хвастали успехами, требовали инструкций. Телефонистка крикнула:

— Бородин! Будете говорить? Идите во вторую.

Митя вбежал в кабину. В трубке послышался голос отца:

— Поздравляю, Митя. Молодец! Думаешь, разбудил меня? Я ждал твоего звонка. Машина у крыльца дожидается, сейчас поперек всего района поедем. Зачем? Сенокос идет! Косы затачивать. Ну, а как вы там с Олей? — кричал отец. — Приезжайте ко мне денька на три.

— Папа! Не приедем! — кричал Митя. — На днях едем в лагерь… Ясное дело, вместе. Ты не смейся, пожалуйста. И тетю Машу в Симеиз провожаем… Тоже косим! Косим траву, папа, помнишь? — кричал Митя, вкладывая в отцовское шуточное определение все, что нельзя было высказать в трехминутном отрывочном разговоре.

— Ну хорошо, когда так… — донесся почти исчезнувший голос отца.

И сразу послышалась скороговорка телефонистки:

— Вторая, выходите из кабины, ваше время кончилось.

Митя повесил трубку, вышел. Уходить не хотелось. Он покружил в толпе ожидающих, как будто ему надо было дождаться еще какого-то разговора, потом отыскал темный угол с крашеной скамьей, где никого не было, сел там, оглядывая прокуренный зал. Над дверями кабин загорались и гасли красные лампочки, слышался голос дежурной, повелительно вызывавшей города и села; кто-то стремглав бежал в кабину. Мите было здесь хорошо. Совсем прошло ощущение, что не выспался, а зрение от недосыпу, как ни странно, стало зорче, острее. Он мог просидеть так все утро. Перед глазами, стоило на минуту дать волю памяти, возникал рельсовый путь, по которому он шагал с Олей, фонари на плотине, в ушах начинал звучать грохот водопадов, и слышался, как это было ночью, голос Оли. «Какая ты…» — удивлялся Митя, разглядывая ее лицо.