Избранное

Микилл. Меня, петух? Тебе бы так счастливо жить! Ты сам доведешь меня до того, что я обругаю тебя. Однако рассказывай, начиная с Евфорба, как ты превратился в Пифагора, и дальше по порядку вплоть до петуха. Ты, наверное, многое видел и испытал в своих многообразных жизнях.

16.Петух. О том, как моя душа, выйдя из Аполлона,241 впервые слетела на землю и облеклась в человеческое тело, выполняя некий приговор, было бы слишком долго рассказывать. Да и не подобает мне говорить, а тебе слушать о подобных вещах. Затем я стал Евфорбом…

Микилл. Подожди! Раньше вот что скажи мне: а я тоже когда-нибудь превращался, подобно тебе?

Петух. Разумеется.

Микилл. Кем же я был, хотелось бы знать? Скажи, если можешь.

Петух. Ты? Ты был индийским муравьем, из тех, что выкапывают золото.242

Микилл. Что? И я не осмелился, злосчастный, принести с собой про запас хоть несколько золотых крупинок из той жизни в эту? Ну, а чем же я потом буду? Скажи, — ты, наверное, знаешь. Если чем-нибудь хорошим, я немедленно встану и повешусь на перекладине, где ты сейчас сидишь.

17.Петух. Этого тебе не узнать никакими ухищрениями… Так вот, когда я стал Евфорбом,243 — возвращаюсь к моему рассказу, — я сражался под Илионом и принял смерть от Менелая; несколько позднее перешел в Пифагора. До этого я некоторое время оставался бездомным, пока Мнесарх не изготовил для меня жилище.

Микилл. Без пищи и питья, дружище?

Петух. Разумеется; ведь только тело нуждается в подобных вещах.

Микилл. Тогда расскажи мне сперва о том, что происходило в Илионе. Так все это и было, как повествует Гомер?

Петух. Откуда же он мог знать, Микилл, когда во время этих событий Гомер был верблюдом в Бактрии? Я скажу тебе, что ничего такого чересчур необыкновенного тогда не было: и Аянт был вовсе не так огромен, и сама Елена совсем не так прекрасна, как думают. Я помню какую-то женщину с белой, длинной шеей, которая выдавала в ней дочь лебедя, — но в остальном она выглядела очень немолодой, почти ровесницей Гекубе: ведь первым обладал ею в Афиднах похитивший ее Тесей,244 который жил во времена Геракла. Геракл же захватил Трою245 еще задолго до нас, приблизительно во времена тех, кто тогда были нашими отцами, — мне рассказывал об этом Панф, говоря, что видел Геракла, будучи еще совсем мальчишкой.

Микилл. Ну, а как Ахилл? Он и в самом деле превосходил всех доблестью, или и это лишь пустые слова?

Петух. С ним я совершенно не сталкивался, Микилл, и вообще я не мог бы сообщить тебе с такою уж точностью то, что происходило у ахейцев. Откуда мне знать, когда я был их противником? Однако друга его Патрокла я без большого труда сразил, пронзив копьем.246

Микилл. А вслед за тем Менелай — тебя, еще того легче… Но довольно об этом. Рассказывай о Пифагоре.

18.Петух. Собственно говоря, я был просто софистом: нечего, право, скрывать истину. А впрочем, был я человеком не без образования, не без познаний в разных прекрасных науках. Побывал я и в Египте, чтобы приобщиться к мудрости тамошних пророков, и, проникши в их тайники, изучал книги Гора и Исиды, а потом снова отплыл в Италию и так расположил к себе живших там эллинов, что они стали почитать меня за бога.

Микилл. Слыхал я и об этом, и о том, что они считали тебя восставшим из мертвых, и о том, будто ты показывал им однажды свое золотое бедро…247 Скажи, однако: что это тебе пришло в голову установить закон, запрещающий есть мясо и бобы?

Петух. Не спрашивай об этом, Микилл!

Микилл. Почему же не расспрашивать, петух?

Петух. Потому что мне совестно говорить тебе об этом правду.

Микилл. А между тем нечего стесняться говорить с человеком, который тебе сожитель и друг, — хозяином я, пожалуй, не осмелюсь больше назваться.

Петух. Ни здравого смысла, ни мудрости в этом не было. Просто я видел, что, если буду издавать обычные постановления и законодательствовать как все, то мне никогда не удастся вызвать у людей восхищение и удивление. Напротив, я знал, что чем более странным я буду, тем почтеннее им покажусь. А потому я счел за лучшее, вводя новшества, запретить даже говорить об их причинах, чтобы один предполагал одно, другой — другое и все пребывали в изумлении, как при темных предсказаниях оракула. Ну? Видишь: теперь твой черед насмехаться надо мною.

Микилл. Не столько над тобой, сколько над кротонцами, метапонтийцами и тарентийцами и над всеми прочими, кто безмолвно следовал за тобой и целовал следы, которые ты оставлял, ступая по земле…

18. Ну, а совлекши с себя Пифагора, в кого ты облачился после него?

Петух. В Аспасию, гетеру из Милета.

Микилл. Тьфу! Что ты говоришь! Так, значит, ты и женщиной, среди прочих превращений, побывал, Пифагор? И было время, когда и ты, о достопочтеннейший из всех петухов, нес яйца? Ты, будучи Аспасией, спал с Периклом, беременел от него, и шерсть чесал, заставляя челнок сновать по основе, и вел распутную жизнь гетеры?