Избранное

– Иностранные разведки?

– Как правило, озабочены нашим благосостоянием.

– Как мы можем их дезориентировать?

– Наиболее простым способом: непрерывно меняя благосостояние, или наоборот, не меняя его, что менее дорого.

– В чем разрушительная сила иностранных разведок?

– В вопросах.

– Как?

– Они стараются касаться вопросов, которых мы стараемся не касаться.

– Не есть ли они эти отдельные элементы?

– Они.

– Это в таком случае вызывает озабоченность?

– Не может не вызывать.

– Ага. Толково. Толково. В чем гарантия наших успехов?

– В непрерывном разоблачении происков и врагов, и друзей, и просто посторонних, которых еще очень много у нас.

– Значит, мы можем передать населению, что вопросы одежды, питания, снабжения, лечения, обучения, привлечения и правовых знаний…

– …находятся под непрерывным все улучшающимся контролем. Передайте, что народ сегодня живет гораздо лучше.

– В письмах спрашивают, можно ли где-нибудь повидать народ?

– К сожалению, я не уполномочен, хотя думаю, что проблем быть не должно.

– Просто мы много наслышаны о своем народе, действительно великий, талантливый, героический. Могло ли бы наше население рассчитывать на небольшую встречу с народом, нам бы это многое дало?

– Не надо забывать, что он измучен революцией, гражданской войной, Отечественной, индустриализацией, приватизацией…

– Мы все понимаем и много времени не отнимем.

– Я поговорю с народом. Ответ сообщу.

– Очень признательны.

– Простите, а насчет обещания накормить население?

– Абсолютно уверен.

– Когда примерно можно рассчитывать?

– Тут есть нюансы, о которых я сейчас не буду говорить. Но сама постановка вопроса сейчас совсем другая.

– Что, не кормить?

– Наоборот, попробовать накормить.

– Конечно, надо попробовать. Простите, когда будет сделана первая попытка?

– В принципе, я думаю, мы этот вопрос решим в ближайшие какие-то пятилетки. И из развлечений кое-что подбросим.

– (Смущен). Ну, это уж… Даже страшно как-то… Последние годы как-то было не до этого. Да и отвыкли. Из развлечений пруд, овраг, рассвет-закат, ураган.

– Понимаю. А сейчас, я думаю, можно и кое-что подбросить.

– Тут уж на ваше усмотрение. Если это сложно, то население приспособилось. Смотрит вдаль и на огонь – и достаточно.

– Да нет. Многого не обещаю. Парочку развлечений к празднику.

– Спасибо.

Молчание.

– Значит, ждем.

Молчание.

– Если можно, еще встречу к Новому году? До свидания?

Молчание.

– Всего доброго.

Молчание.

Вперед назад

Ну слава богу.

Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили.

Я же говорил: «Или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными».

И жизнь опять повернулась в сторону произведений.

А они мне кричали: «Все! У вас кризис, вы в метро три года не были. О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще права человека. Теперь свобода личности выше народа».

Критика сверкала: «Вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время с бокалом» – это я.

А я всегда с бокалом, потому что понимал: ненадолго.

Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю. Когда все стали кричать: «Свобода!» – и я вместе со всеми пошел смотреть по лицам.

Нормально все. Наши люди.

Они на свободу не потянут. Они нарушать любят.

Ты ему запрети все, чтоб он нарушал. Это он понимает.

– Это кто сделал?

– Где?

– Вот.

– Что сделал?

– Что сделал, я вижу. А кто это сделал?

– А что, здесь запрещено?

– Запрещено.

– Это не я.

Наша свобода – это то, что мы делаем, когда никто не видит.

Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин…

Это и есть наша свобода.

Нам руки впереди мешают. Руки сзади – другое дело.

И команды не спереди, а сзади, то есть не зовут, а посылают.

Это совсем другое дело.

Можно глаза закрыть и подчиниться – левое плечо вперед, марш, стоп, отдыхать!

Так что народ сейчас правильно требует порядка. Это у нас в крови – обязательность, пунктуальность и эта… честность и чистота.

Мы жили среди порядка все семьдесят лет и не можем отвыкнуть.

Наша свобода – бардак. Наша мечта – порядок в бардаке.

Разница небольшая, но некоторые ее чувствуют. Они нам и сообщают: вот сейчас демократия, а вот сейчас диктатура.

То, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.

При диктатуре все боятся вопроса, при демократии ответа.

При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии – поездок и ограблений.

Крупного животного страха – одинаково.

При диктатуре могут прибить сверху, при демократии – снизу.

При полном порядке – со всех сторон.

Сказать, что милиция при диктатуре нас защищает, будет некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах заключения.

Это было и есть.

А на улице, в воздушной и водной среде это дело самих обороняющихся, поэтому количество погибших в войнах равно количеству погибших в мирное время. У нас.

В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться малообразованный человек, допустим, писатель или военный.

Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы.

Но это все якобы.