Избранное

- Ать-два! Ать-два!., Товарищи офицеры! - зычно - откуда только голос! - кричит полковник. Майдан замирает. - Вот он, - кивает на меня, - строевик. Слушай мою команду: пр-рямо, шагом арш!

Чуток корпус внаклон, левую ногу вперед и на полную ступню, потом правую… левую… А Мотяшкин, слегка откинув крупную голову назад, упоенно:

- Кр-ру… гом марш!

Под его счет «ать-два-три» - через левое плечо на сто восемьдесят градусов, с выбросом левой ноги.

- Шире шаг!

Еще в курсантской роте в Киеве натренировали меня, что называется, до артистизма. Точно и четко исполняю мотяшкинские команды.

- Молодцом, подполковник! - Иван Артамонович вытирает со лба пот, будто он, а не я маршировал.

- Благодарю и прошу позволения на сутки отлучиться в город Краснодар по личному делу! - выпаливаю неожиданно для себя.

Полковник, думаю, по инерции восторга, который он испытывал во время моего показательного марша, сказал:

- Вполне заслужили.

Но увольнительную подписал со скрипом, строго предупредил:

- Не опаздывать!

10

В город добрался на попутной машине. Куда идти? Зачем? Впрочем, хитрю…

Дни мои в резерве были заполнены до отказа: строевые и тактические учения, стрельбы и политзанятия. Как все, дневалил у входа в мотяшкинский штаб и придирчиво следил за блеском сапог и пуговиц на мундирах офицеров. Но в другой, глубоко затаенной стороне моей жизни нет-нет да и возникнет щемящее чувство вины перед женщиной, что живет в крохотном, домишке на окраине Краснодара. Почему так грубо я отнесся к ее душевной чуткости и доверчивости?…

Чем ближе к ее калитке, тем больше волнуюсь.

Вижу деда. Стоит там, где и стоял в первый раз, будто никуда и не уходил.

Поздоровались.

- Часом, подымить нэма чим?

- Найдем, старина. - Отвалил кучу папирос.

Взял, хитровато прищурился:

- Закоротыло, га?

Не отвечая, стучу в калитку; дедок похихикивает.

Калитка приоткрылась, Галина скользнула по мне настороженным взглядом:

- Заходите… - Сутулясь, пошла впереди меня.

В комнате, как и тогда, тепло, уютно. Сняв шапку, сказал:

- Сяду, с вашего позволения. - И опустился на стул.

Чуть откинув голову, она выжидательно смотрела на меня.

- Хотите повинную? - Я облизнул пересохшие губы.

- Не хочу…

- Уйти? - спросил, вкладывая в одно это слово неловкость, чувство вины перед ней.

Она помолчала, села напротив меня, оперлась ладонью на край табуретки. Заговорила не спеша:

- В ту ночь хотелось плакать - разучилась! - Секунду поколебалась. - Мне казалось, что люди должны друг другу доверять, искать в человеке прежде всего хорошее…

- Что же с вами случилось?

- То же, что и со всеми… Ужас оккупации! Вы не можете себе представить - жизнь вне закона, «рабы» и «хозяева» с «новым порядком», а при них прихлебатели, да не с пустыми руками, с автоматами… А финал - «оккупированная». Хоть плачь, хоть вой, но ты уже меченая…

- Старик, ваш сосед, знаете, что о вас?…

- Он гадина, мородер!… Ходил на поле боя и грабил - убитых грабил. А сейчас грабит живых - доносами.

- Простите. Но вы вообще какая-то… н-неподходящая, что ли!…

Она грустно улыбнулась:

- И обижаться на вас трудно…

- Я солдат, обыкновенный солдат, привык напрямик…

- Не знаю, какими бывают необыкновенные солдаты. Но иногда вместо «напрямик» получается «напролом». - Вдруг спохватилась: - Который час?

- Без четверти двенадцать.

- Ой, опаздываю…

Выбежала в сени. Вернулась в комнату в пальто, в стоптанных туфлях, в своем пуховом платке, перекрещенном на груди и узлом завязанном за спиной.

Я поднялся:

- Останьтесь, Галина.

Отрицательно покачала головой.

Подошел к ней, торопливо прижал к себе… Сильным толчком отстранила меня:

- Не надо…

- Нет так нет! - Схватил ушанку.

- Не обижайтесь. Мне надо идти, а то попаду в неприятную историю…

* * *

До отхода поезда еще много времени. Как убить его?

Бродил по городу, сидел под своим дубом на берегу Кубани.

Медленно обходил базарные ряды - молочные, мясные, барахолку. Всего было много, но цены - моего месячного содержания хватило бы на три кило масла…

Вернулся на свою окраину, постоял у калитки, постучал - ни звука. Вспомнил, где Галина оставляет ключи. Перелез через забор, вошел в ее комнату, разулся и лег на кровать: напролом так напролом. Спал уютно, всласть…

Что- то заставило проснуться и насторожиться. Шаги, женские голоса. Скрипнула дверь.

- Кто здесь? - Голос испуганный, робкие шаги. - Ты, Виктор?… Константин Николаевич? Боже мой, со мной золовка… - И с отчаянием: - Тут подполковник, мой квартирант… Такого еще не бывало!… У него, правда, не топится…

Золовка ни слова. Угнетающая тишина: слышно, как за окном шумит зимний ветер.

Я готов провалиться сквозь землю.

- Извините, сейчас обуюсь…

Женщины вышли из комнаты.

Никак не могу засунуть правую ногу в сапог - подъем дьявольски узок. А тут хоть уши затыкай: за дверью приглушенные голоса.

Галина:

- Вот какая ты!… Ну заболел, наверное, человек…

Золовка:

- Так бы и посмел забраться в чужую постель! Теперь понятно, почему на письма Виктора не отвечаешь. Он нас засыпал вопросами: где Галка, что с ней, почему не пишет?

Галина:

- Ты не смей. Ты мне не указ…

Первой вошла Галина.

- Как это понимать, Константин Николаевич?