Избранное

- Тугой, видать, мужик! - сказал Красников и тут же велел начальнику штаба установить с Акмечетским отрядом прочную связь, договориться о единой охране подступов к лесу.

В котлах варилось мясо, жарилось оно, наколотое на штык, - партизанский кебаб.

Красников за несколько дней подтянул народ. Новый район казался безопасным, очень уж далеким от фронта. На самом деле фронт был не далее двух десятков километров и отчетливо прослушивался. Но партизаны, выйдя из кромешного ада, чувствовали себя так, как чувствует человек, возвратившийся из большого и шумного города в свое местечко, которое кажется ему чуть ли не пустынным уголком земли, хотя раньше таким не казалось.

Мясо, соль, сколько хочешь ключевой воды - не помрешь.

И желанный, нужный, как глоток воздуха, отдых!

Шутили:

- Много ли партизану надо: тепло, кусочек мяса да пудика два хлеба, хотя бы аржаного!

Тепла вдоволь - жадно палили костры. Мяса прибавилось - разгромили румынский обоз. Но вот насчет хлеба - увы! В глаза не видали. Говорили, у Калашникова есть мука. Обхаживали Кузьму Никитовича и таким манером, и другим, но жмотом он оказался.

Потом, правда, совесть заговорила, расщедрился Калашников и отвалил три мешка муки. Так это ж капля в море! Севастопольцев двести двадцать хлопцев, да балаклавцев за сотню. И все-таки затирку ели все.

Пули не свистят, каратели не кричат, собаки не брешут, связные с застав не бегут, чтобы доложить набившее оскомину: «Немцы!»

Одним словом, блаженные партизанские дни. Особенно они подняли дух начальника штаба Иваненко. Зашевелился он - аж пыль столбом. Брит, подтянут, даже щеголеват. Может и по команде «смирно» поставить, дать нагоняй за вольность младшего в обращении к старшему вроде: «Разреши, Иван Павлович!» или: «Чего расшумелся, Дмитрий Карпович?» Постепенно у партизан стало складываться определенное мнение о начштаба района. Верзулов так оценил Иваненко: «Активен в строю и трусоват в бою!»

Но «райские» дни продолжались недолго. Они вроде зимнего крымского солнца: распалится ярко, весело, по виду ни конца ему ни края, вдруг - бац! - запеленается изморосью и утонет в облаках, которым долгие дни так ни разу и не щегольнуть синим просветом.

Враг точно установил, где находится Красников, что делается в отрядах, каково настроение партизан.

В окружающих селах распухали гарнизоны. Они уже усилились в два раза.

Помрачнел Иваненко и погнал всех на охрану. Караулы выдвигать стал поближе к долинам: район распадался на мелкие группы.

Немцы и это поняли и применили оригинальную тактику - дерзкую, надо сказать.

Вот возвращается группа партизан из караульной службы, никаких признаков опасности, лес свой, даже сойки-шнырялки не кричат. И вдруг: трах-тарарах-рах!

Кто ж это? Откуда, какая сила?

Раскусили позже, когда поймали пленного. Оказывается, немцы переняли наш метод - засады. Организовали так называемые ягдт-команды (охотничьи) из состава добровольцев головорезов. Один удачный выход - две недели отпуска, который можешь провести, если желаешь, даже в Германии. Недурная приманка! И на нее шли охотно - отбоя не было.

Удары таких команд ощутительны. А они умели бить, а главное - не боялись забираться даже в лесные дебри, в глубину ущелий.

Отвечали мы поисковыми командами, охотниками на охотников, но безуспешно: ягдт-команды имели отличных проводников.

Ко всему этому разбушевалась зима. Она стала не по-крымски лютой, день и ночь валил снег, похоронил все тропы. Вслед за снегом - ледяной ветер, а потом двадцатипятиградусный мороз. С треском отстреливались древние дубы.

Овечью отару не уберегли. Ее проспали часовые из Балаклавского отряда.

Тяжело стало. Нет тепла, хлеба, одежды. Ни одна боевая группа не могла выйти на операции: почти все тропы, ведущие к большим и малым дорогам, были заблокированы.

А, как известно, безделье - веревка на партизанской шее.

Почему же прекратились дерзкие выходы во вражеский тыл?

Голод, холод, блокада - это все понятно. Но был факт и психологический.

Вышли партизаны из смертельно опасного района, где каждый жил словно под петлей. А на Чайном домике в упор не стреляют, можно и костер распалить, сказать громкое слово, спеть даже. И получился нервный спад. Он был не менее опасен, чем налет ягдт-команд.

Это понимал Василенко. Понимал и Красников, но скорее умозрительно. Командир района считал, что есть предел человеческих возможностей, а комиссар утверждал: «А ты нашел этот предел? Человек неуемен».

У Чайного домика Василенко готов был дважды в сутки преодолевать снежные заносы и ходить на дороги; уверял, что никаких застав фашистских бояться не надо. С ним соглашались, пытались даже идти за ним, но ничего из этого не получалось. Это было похоже на буксовку колес на ледяной дороге. Все ни с места, подсыплешь под скаты песок, шагнешь чуток - и снова холостое вращение.

Комиссар ходил к Кузьме Калашникову. Какой там между ними разговор был - никто не знает. Можно только догадываться: осторожный командир Акмечетского отряда делал все, чтобы освободиться от шумного и беспокойного соседства.