Избранное

К тому же ехидная реплика Серафимы, насчет моего здорового сердца, а следовательно, и напрасно занимаемой мною койки в палате, была уже как бы исключением, оговоркой в ее заметно изменившемся со вчерашнего дня отношении к соседям по палате. Вчера Игорь Николаевич пообещал, что добьется для Серафимы бесплатной путевки в подмосковный санаторий, — с этого мгновения она вся как бы светилась счастьем и предупредительной готовностью идти на уступки. Что ж, небольшая пенсия по инвалидности, одинокая, в общем, жизнь — поневоле скверные стороны характера подавляют то доброе, что, наверное, было все-таки в ней… Надо полагать, и надежды какие-то эта перспектива разбудила: Серафима еще не махнула на себя рукой как на женщину, могущую нравиться, — модная стрижка, не пренебрегает и коробочками с косметикой… Ладно, пошли ей бог осуществления маленьких надежд ее…

Чьи-то неуверенные шаги призадержались у моей койки. Я открыла глаза: Таня. Я улыбнулась ей удивленно. Не жаловала девчонка соседок по палате вниманием, десяти слов не сказала за неделю, что лежит здесь.

— Я рада, что не подтвердилось это у вас… — сказала она и тоже улыбнулась, скупо раздвинув длинные странного рисунка темно-красные губы. Гладенько причесанная, со слабым нездоровым румянцем на скулах — она запоминалась.

— У вас нет какой-нибудь книжки про Индию? — спросила она, помедлив. — Иллюстрированной?.. Я очень люблю рассматривать цветные репродукции рисунков на тканях, ковровые узоры… Браслеты у них необычные… Ну и скульптура, конечно. У них прекрасная скульптура.

— Кто вы, Танечка? — поинтересовалась я, обрадовавшись ее интересу к тому, что любила. — По профессии?

— Ювелир… буду. Я в художественном училище учусь. — Она вздохнула. — Вернее, училась…

Я достала из тумбочки несколько книжек по искусству и ремеслам Индии. В первые дни моего пребывания здесь я показывала их соседкам по палате. Посмотрели, поахали вежливо и забыли: далеко это все, практического интереса не имеет.

Таня села ко мне на койку, и мы с ней с наслаждением принялись разглядывать традиционные рисунки на тканях — нераспустившийся бутон, полный мелких цветов, подсолнух, пестик подсолнуха, цветок лотоса, паучий, зловещий знак солнца…

10

Шутки шутками, но я со своей замедленной реакцией опять чувствовала некоторую оторопь. В общем-то я мысленно подвела итоги, прекратила планирование будущего, как бы очистилась от суеты перед концом, согласилась с тем, что сделано мало, но, увы, пусть мое продолжат иные. Теперь мозг опять заработал, приказывая мне, о чем надо думать, что делать, когда я выйду, с чего начать, куда двигаться.

На следующем же обходе я стала допрашивать Игоря Николаевича, сколько еще я пролежу здесь и надо ли мне лежать, обследование ведь закончено?

— Месяц… или два… — сказал доктор, снова ускользая от меня отрешенно-сосредоточенным взглядом. — Курс лечения проведем. Поколем вас…

— Амбулаторно разве я не могу лечиться?

— Да вы сами знаете, как это получится — амбулаторно. Как раньше… Инфекционный миокардит — достаточно серьезно, надо наладить вас, что полумеры? Куда вы рветесь?

Что я могла ему ответить? «Работать»… Он бы опять меня не понял: искусствовед — что она там делает? Ну опишет традиционно-иероглифическое положение второго пальца четвертой руки Шивы у вновь найденной при раскопках бронзовой статуи… Кому на свете это интересно, кроме тех, кто получает деньги за то же самое?..

— Вы, говорят, дружны с Иннокентьевым? — сказал вдруг доктор, поднимаясь. — Поддержите его как-то, раскис очень парень. Затемпературил, не встает. На пятиминутке нынче докладывали. Жаль его, какой был хоккеист классный!

Вот, оказывается, что, — кроме шумов и толчков крови, перегоняемой сердечной мышцей, по ночам, вероятно, гудевших в его ушах как сложная предметная музыка, как ритм, в согласии с которым вращается вселенная, — вот, оказывается, что еще он считал Делом…

— У вас недавно, говорят, Колесников лежал? — спросила я наугад.

— Кто такой? — досадливо приподнял брови, припоминая, Игорь Николаевич.

— Актер мхатовский знаменитый. Он в кино тоже много снимался…

— Не помню… — доктор повел глазами, высвобождая мысли. — Актер… Откуда мне их знать?

Время сменилось, сменились кумиры. Только в хоккей играют настоящие мужчины, защищая мою и твою честь перед всем белым светом…

Я надела халат и вышла из палаты. Мгновенно взоры вяжущих девиц и парней, сидящих между ними, обратились ко мне. Я невольно усмехнулась. Вот и я стала знаменитой на нашем корабле: отблеск капризной непонятной склонности великого человека осенил меня.

Анатолий действительно не выходил в коридор ни вчера, ни сегодня — валялся на койке, я видела его, проходя мимо раскрытой двери палаты. Наверное, ему, так же как и мне, необходимо было привыкнуть, подвести какие-то итоги, сообразить, как быть дальше. Не стоило его трогать. Я вернулась в палату, почувствовав лопатками, как зашелестели сзади улыбками, насмешливо-понимающими взглядами, коротенькими невинными репликами табунки милых вязальщиц: «соскучилась, а он…»