Избранное

Сейчас старухи молчали и смотрели, как отец, нервничая и торопясь, подтягивается за железные завитки подперильников. В глазах их был приговор. Эта догоравшая свеча была из их ряда, но они не боялись за себя: здесь, на людях; крылья черного ангела, осенявшие очередного «нежильца», вызывали у них не страх, а томительное любопытство.

Я вздохнула облегченно, когда за нами закрылась дверь отцовой комнаты и он опустился на разобранную Аллой постель. Дорога сквозь строй ровесниц съела у него еще что-то из той оживленно-нервной надежды на жизнь, которую уходом и тонизирующими уколами накопили в нем в больнице. Алла сняла с отца ботинки и брюки, я помогла снять пиджак и рубаху, он охотно лег, протянул руку, нашаривая что-то, — Алла подала ему утку, он занес ее под одеяло и сосредоточился, отрешившись от нас. Он был уже не с нами, я понимала это, хотя и не признавалась себе, не проговорила мысленно вывод: ханжеская боязнь жестокости такого вывода останавливала меня, приказывала традиционно надеяться, пока человек жив.

Алла приняла утку и пошла вылить, а я все стояла, точно не прожила в этой комнатушке двадцать с лишним лет: обоняние мое не могло смириться с запахом распада плоти, запахом нежилья. Отец закрыл глаза, желая, видимо, чтобы мы ушли и дали ему отдохнуть.

— Ну что? — сказала я сестренке. — Пойду в магазин схожу, что-нибудь поесть ему надо. Пока он спит. Потом часов до восьми побуду, а там ты забеги. Идет?

Я пошла в магазин, потом к Зине: в четыре она обычно возвращалась с работы.

— Ну что? — спросила Зина, открыв мне дверь. — Привезли домой?

Я кивнула. Она провела меня в комнату, собрала на стол. Мы пили чай молча, я думала грустное, Зина тоже была невесела.

В общем, и для Зины отец был родным человеком — слава богу, лет с восьми пытался как-то ее «воспитывать» на свой лад, внушая понятия о том, что такое хорошо, а что плохо, соперничал, ссорился с мачехой, видевшей в рыжей «оторве» возможную преемницу. Зинин отец погиб на фронте, мать умерла в сорок девятом году, с Левкиными родителями у строптивой Зинаиды отношения не очень сложились — получилось так, что, выйдя замуж, родив Анечку, Зина стала бывать у нас чаще, чем раньше.

Свекровь с внучкой сидеть не желала, опасаясь избаловать невестку, поэтому, когда я брала Зинаиду на курсовые спектакли во ВГИК или на интересный фильм, Анечку мы оставляли с отцом. Тот маленьких любил, а внучатами мы его тогда еще не наградили. Анечка, когда мы являлись за ней после спектакля, обычно на желала уходить, начинала орать благим матом, выдираясь из одеяла и пальтишек, отец тоже расстраивался едва не до слез: пытаясь успокоить девчонку, тряс перед ее глазами связкой ключей, стучал ложечкой по дну миски. Зина кричала, раздражаясь, — в общем, шум стоял невероятный, а поскольку происходило это среди ночи, то соседи, поднятые с постелей, грозились Зину с дочкой в квартиру больше не пускать. Но Зину напугать было трудно, забегала она к старику часто. Это отец поддержал в Зинаиде спасительно-демобилизационную мысль о том, что актрисой надо быть либо великой, либо вовсе уж не быть ею. Хотя знал, конечно, старик английскую поговорку: вкус пудинга можно узнать, лишь попробовав его…

— Я ведь когда к Виктору Васильевичу в больницу заходила, решила, что умрет он… — сказала Зинаида, подняв на меня глаза. — Тебе не стала говорить, а дома поплакала: плохой был очень и обирался все как-то… Выжил, гляди. Сильная какая кость сибирская!.. Ну, дай бог. Ходит немножко?

— По лестнице сам поднялся. Лежит сейчас.

Зина помолчала, потом стала собирать какую-то домашнюю снедь.

— Пошли, проведаю хоть… Прошлый раз в больнице он меня не узнал. Узнает теперь-то?

— Память вернулась, сил только мало. Ну ничего, откормим. Я курицу купила, бульону сварим крепкого…

Отец все еще дремал, когда мы вошли, приоткрыл глаза, без интереса чуть задержался взглядом на наших лицах, потом веки смежились опять. Я спросила, не хочет ли он есть, но не получила ответа.

— Соседка Евдокия Ивановна вот так же пластом восемь лет лежала… — грустно произнесла Зина, когда мы вышли на кухню и я, разыскав кастрюльку отца, поставила варить бульон. Я ничего не сказала, но представила эти восемь лет ежедневного бдения возле постели неподвижно лежащего старика — по спине у меня протек холодок отчаяния. Я не пожелала отцу смерти. Я просто не взмолилась богу, чтобы он сохранил ему жизнь во что бы то ни стало…

12