Избранное

Дни бежали по-летнему быстро: успевай оглядываться! Июль всходил на порожек. На полях и огородах кудрявилась, буйно шла в рост всякая растительность, трава вдоль дорог и на лугах была такой густой, сочной, что влажно зеленила сапоги.

И лишь африканский орех не показывал признаков жизни.

«Дерево, — успокаивал себя Степан, каждое утро осматривая свою «плантацию», как прозвал про себя то заветное место. — Дереву проклюнуться — не морковке хвост выкинуть…»

Был уже такой интерес: выглянет росток или нет, и если не объявится — черт с ним, потери впрямь никакой, а объявится — надо будет проследить, к осени в кадку, может, пересадит он его, пусть в избе перезимует, а затем уж, как войдет в силенку, снова на волю…

Молодые после санаторного отдыха опять уехали в Африку. Машину Виталий оставил в Тарасовке у матери: сват Григорий перед смертью отгрохал за избой бетонированный гараж — два трактора войдут. Надорвался на этом гараже: белые мухи летали, и он спешил — штукатурил, отделывал, шифером крыл. Сам, в одиночку. От корыта с раствором унесли в дом, когда упал, — и больше уж не поднялся на ноги.

Виталий в день отъезда попросил Степана показать, куда он высадил орех, и тот повел показал… Зять совет дал: полиэтиленовой пленкой сверху прикрыть, чтоб к африканскому микроклимату приблизить, там же духота, парящий зной. «Не знаю, не знаю, — говорил Виталий, — что там, как… Однако, Степан Иваныч, только смелым покоряется мечта, лично я желаю успеха!»

И руку тряс.

Расставались на этот раз, как никогда, душевно.

Что-то к лучшему стронулось все-таки в зяте — Степан почувствовал это. Да ведь, подумать, непросто все это, омывает душу волнением — прощанье с родиной, дальняя дорога, перелет через моря-океаны, через агрессивные нам территории.

Трещал по вечерам мотоцикл Эдика, распугивая прогалинских кур; сверкала загорелыми коленями Лидия Ильинична, лихо восседая на заднем сиденье в пилотской фуражке с крылышками.

Степан тоже по-прежнему носил такую фуражку, хотя при аэродроме уже не состоял — перевели кормовозом на ферму. Два самолета, отработав, улетели; третий, в двигателе которого что-то переломилось, стоял там, на поле, прикрытый брезентовым чехлом. Ждали ремонтную аэрофлотскую летучку. Потому-то Эдик остался. При самолете и при Лидии Ильиничне.

Степан жалел о своей аэродромной должности. Там была ответственность, было дело, непохожее на все, чем занимался обычно.

Там не скучно было.

Сразу после войны он хотел найти себе подходящую работенку, такую, чтоб все-таки видели тебя и чтоб при одной руке по силам была. Поехал в район устраиваться на курсы колхозных счетоводов… Документов об образовании не было — заставили диктант писать. Заведующий райзо, такой же однорукий, как он, из воевавших офицеров, поглядел на листок с диктантом, спросил со вздохом, сколько у него, Степана, классов за плечами. «Поболе, чем пять, — сказал Степан, уже зная, что провалился. — Ды шестой колидор!» Повернулся и пошел, чтоб не увидел заведующий, как губы у него затряслись.

А больше никуда не совался.

9

Тарасовский мальчонка на велосипеде привез вечером Степану бумагу из сельсовета, подписанную председателем Ильей Ананьичем Красноперовым и скрепленную печатью. А печать есть — уже документ по всей форме.

Документом предписывалось Степану Ивановичу Чикальдаеву быть завтра, в воскресенье, к 10.00 утра в Тарасовском сельском Совете депутатов трудящихся на торжественном вручении наград — и желательно уже при имеющихся наградах, если таковые у вызываемого лица есть.

Степан не понял, кого это должны награждать, при чем тут он, а потому перед сном заглянул на огонек к Красноперовым. Однако самого Ильи Ананьича дома не было — еще не вернулся со своего рабочего места, жена и Лидия Ильинична, грустно читавшая на диване толстую книгу, ничего не знали про такое мероприятие, и Степан ушел ни с чем.

Просыпался он всегда в пятом часу, в полшестого уже приходил на ферму, когда ни Марии, ни других телятниц там еще не было, и начинал трудовое утро с подвоза воды. Запрягал Орлика в дроги с бочкой, ехал на пруд, там черпаком наполнял бочку, отвозил, приезжал, снова отвозил и снова… По пятнадцать бочек утром и столько же вечером.