Избранное

— Не верь, — убивается мать. — Он из-за зависти, Сереженька… Не было-о-о!..

Не было, не было, не было… Это больно входит в уши, закупоривает их, у Вани зуб на зуб не попадает, — выпрыгивает он из тарантаса и бежит к матери, обхватывает ее холодные ноги, толкается лицом в колени и не кричит, требует:

— Не было, не было!

— Конечно, не было, — твердо говорит отец, его дрожащие руки ловят Ваню, никак ухватить не могут, наконец он приподнимает Ваню, прижимает к себе, шепчет: — Ты чего, Иванушко? Ты же сынок мой, Иванушко, сынок!

XII

Завтра в школу, завтра новая жизнь начинается! Звонок слушать, карандашом писать, уроки заучивать… примеры у доски придется решать. 5—3=2. 8+1=9. Можно на черной доске куском мела любое слово начертить. На какую букву? По-ожалуйста! ОСА, ОКНО. А еще в южных странах есть такая скотина — ОНТИЛОПА. Или вот замечательное слово — ОБНОВА. ОБНОКНОВЕНЫЙ.

Сидит Ваня на улице, в тенечке, перед своими окнами, царапает красным кирпичным осколком по днищу прохудившегося цинкового корыта. А отец на завалинке сидит, только что из школы вернулся, длинными руками через диагональ синих галифе ноги оглаживает, ревматизм щупает. Сказал он Ване, что во второй класс его не возьмет, хотя тот, бесспорно, читает и по-печатному пишет. С двумя классами, сказал отец, люди большие должности занимают, считается у них незаконченное образование, а какую ж должность можно доверить ему, Ване, когда он не способен объяснить, отчего земля круглая и в какое море впадает река Волга?.. Так что — побудь в первом — в нем основы всех наук закладываются… Смеялся отец, показывая черноту беззубого рта; спросил, какая птичка по стволу липы прыгает.

— Синица!

— А, и это не знаешь! — обрадовался отец. — Не синичка — поползень! Хвост, смотри, лопаткой, клюв длинный…

— Ну и чего!

— Ничего… впредь знать будешь!

В это время серый в яблоках конь подкатил к их дому рессорную таратайку, в которой рядом с женщиной — Ваня сразу узнал их — сидел безрукий и одноногий бывший офицер и бывший лесничий Егорушкин Николай Никифорович, — в кителе без погон, с пришпиленными булавками бесполезными ему рукавами, с красивой нашивкой над правым нагрудным карманом.

Отец вскочил с завалинки.

— Коля, — сказал он, — Коля!

— Привет, Сережа.

Отец наклонился, поцеловал Егорушкина, головой тряхнул, словно комара или муху отгонял, — упали очки с носа в траву, он на корточки присел, стал искать их у колеса, нашарил, ощупал, долго надевал.

— Не разбились, Сергей Родионыч? — спросила женщина.

— Нет, Александра, — ответил отец.

— Ты, Сережа, привыкай, — сердито сказал Егорушкин, скрипнув зубами. — Я другим не буду.

— Я ничего, — медленно отозвался отец. — Ничего… Я, Коля, от внезапной радости свидания… В дом?

— Меня нести ж надо, если в дом, — упрекая взглядом, возразил Егорушкин. — Ты, Сережа, кваску б!

— Иванушко, живо! — отец приказал.

Ваня в избу побежал, крышку подпола приподнял, спустился в темную прохладу — чтобы зачерпнуть из бачка самого студеного, самого вкусного квасу для заслуженного героя Великой Отечественной войны, чтобы пил он и приятно ему было. На кухонном столе тоже есть квас, целая кастрюля его, но там он теплый… Так спешил, что первую кружку, вылезая из подпола, пролил на себя — снова спускался…

— Ай и шампанское! — похвалил Егорушкин, когда жена напоила его и вытерла губы платочком.

Теперь отец, задумчиво склонив голову, слушал, что говорит ему Егорушкин, а тот подергивал выбритыми, в порезах щеками, строгая улыбка пробегала по его лицу, в зеленоватых измученных глазах стыл холодок и пробивался интерес: будет ли понятно, что он говорит?

— …Райком, Сережа, рекомендует меня секретарем партийной организации. Скажут вам… Мозг у меня подвижный, Сережа, техникум за плечами, опыт есть, и нет, в общем, такой крепости, которую бы не взяли мы, большевики, верно?

— Ты будешь хорошим, Коля, секретарем.

— Поддерживаешь? Спасибо. С нас спрос большой, помнить нужно… Как на фронте: коммунисты, вперед!

— Да.

— А ты где воевал, Сережа?

— Не воевал, понимаешь ли… В экспедициях, военный топограф…

Душно было, калило землю солнце; как от печки несло жаром от серого жеребца, он ронял тяжелую слюну с губ, бил копытом по увядающей траве; Ваня грыз ноготь и смотрел мимо Егорушкина.

— Повоюем теперь, — пробормотал Егорушкин; добавил твердо, щуря глаза: — Некогда, Сережа, на завалинках сидеть, пейзажами любоваться… Я так понимаю задачу.

— Николай, — розовея лицом, сказала Егорушкину жена, — тебе голову напечет — фуражку надеть? Поедем…

— Коля, — с обидой сказал Егорушкину отец, — твою прямоту я уважаю… Начало занятий завтра, я в школе только что не сплю, наглядные пособия клеим, рисуем, и одна помощница у меня, сама как ребенок — Ксения Куприяновна… Чего ж ты хочешь, Коля?

— Сознательности… Работы в колхозе, Сережа, нет? Работа есть! А хоть один плакат с программой эпохи в Подсосенках вывешен, Сережа?

— Мое упущение, — признал отец. — Крой дальше, Коля!

— Постарел ты, Сережа, и очень я тебя желал увидеть…

— А ты молодцом, Коля, и тоже я доволен, что вот как раньше…