Избранное

По осени Веронка опять вышла замуж — за авиационного техника, по-деревенски прижимистого парня, который сурово копил деньги на оборудование для механической мастерской, хотел иметь свое дело, свой собственный ангар по техобслуживанию автомобилей, но через полгода семейной жизни он был раздавлен колесами совершавшего посадку самолета. Там, в авиагородке, дочь быстро нашла себе утешение в лице молоденького кареглазого штурмана Марека, с которым в свободное от его службы время они носились как сумасшедшие на мотоцикле: сегодня туда, завтра сюда, послезавтра еще куда-нибудь, где пока не были. При этих головокружительных скоростях и виражах, под оглушительный треск измученного мотоциклетного двигателя и был, скорее всего, второпях, меж безвестными пунктами А и Б, зачат их сынок Юрек, его, Здислава, внук, потому что родился он весом и росточком с котенка и очень неспокойным: как заплакал при появлении на свет, так и продолжал нескончаемо плакать часами, а то и днями до полного изнеможения и посинения. Штурман Марек, взиравший на сына Юрека с жалостливым недоумением не подготовленного к житейским испытаниям акселерата, стал подолгу задерживаться на аэродроме, просился теперь в полеты даже не на свои рейсы, из разных городов слал трогательные телеграммы и красивые открытки с нарисованными фломастером на обороте двумя пунцовыми сердечками, соединенными мотоциклетным рулем с фарой, — и в годовщину рождения Юрека он был застрелен пытавшимися захватить авиалайнер террористами.

Не везло Веронке?

Ах, если бы так, просто так… Не набожный, с огрубелым сердцем и таким же взглядом на мир пробавляющегося трудом своих мозолистых рук человека Здислав вдруг (а может, не вдруг — с похорон Марии?) поверил, однако, в  с у д ь б у. В то, что в жизни каждого человека есть своя жестокая предначертанность, кому что заранее определено — тот свое получит. Кем предначертано, определено? Неважно. На линиях человеческих передвижений в мировом пространстве у каждого свои роковые узлы пересечения этих линий, и ты слепо, подчиняясь заложенному в тебе «магнетизму», в непреодолимой «магнетической» власти непременно в положенный срок выходишь на свой узел… Недаром же он в сорок пятом в нагромождениях тяжелых камней разрушенной Варшавы вышел на Марию, а она — на него. Они вышли друг на друга — и встретились. Не судьба? А тот самый подпоручник Вавжкевич, ихний — на полтора месяца всего — взводный? Полку дали недельный отдых, они после боев спали до одури среди цветущих яблонь, розовые и белые лепестки сыпались с деревьев на их вывешенные для просушки портянки и кальсоны, от кухни исходил густой дух переваренного мяса, был рай вдали от адового пекла, и только он, новый их взводный, бродил с потерянным лицом конченного для этой жизни человека. «Подсядьте к нам, пан подпоручник», — пригласил его к своему кусточку Здислав, где расположился он с двумя товарищами перед котелком со спиртом, добытым на освобожденной станции у железнодорожников путем сложной системы обмена: вы нам, мы что-то вам. Подпоручник, обведя их мутными глазами, вяло сказал: «Запрещено, знаете ж», — и пнул котелок носком сапога. Пока они, потеряв дар речи, обалдело смотрели на то, как земля темнела, неохотно впитывая совершенно ненужную ей жгучую жидкость, — взводный так же вяло проронил: «Убьют меня, ребята, я чую…» Уже в спину ему капрал Шарлинский бешено заорал: «И правильно сделают! Чтоб такое говно не воняло во взводе!..» Подпоручник даже не оглянулся, а к вечеру другой подпоручник, из автороты, проверяя отремонтированный «дегтярь» — ручной русский пулемет на сошках — полоснул очередью по-над берегом реки и точно угодил в затылок пребывавшему в одиночестве у воды, за камышовой гривкой, саперному взводному Вавжкевичу… Чего тот ожидал, что ему предназначалось — получил, можно сказать, по расписанию. Это как?