Избранное: Динамика культуры

Так, из-за недостатка материалов и безосновательности предпосылок, старая антропологическая школа правоведения оказалась в плену искусственных и непродуктивных построений. В итоге она стала неспособной к дальнейшему развитию, первый острый интерес к ней постепенно угас, и после недолгого расцвета она почти совсем увяла. Хотя еще вышло несколько заметных книг, например, исследование генезиса наказания Штайнмеца или анализ ранних форм гражданского и уголовного права Дюркгейма, но в целом первый импульс изучения правовых проблем у туземцев оказался столь слабым и мало вдохновляющим, что большинство современных антропологов, как в теоретических работах, так и в полевых исследованиях, просто игнорируют его существование. Например, в книге «Антропология: вопросы и ответы» («Notes and Queries on Anthropology»), этом наиболее известном справочнике этнографов, занимающихся полевыми исследованиями, «право» выступает в качестве термина, которого нет ни в указателе, ни в оглавлении; несколько строк, посвященных ему в разделе «Политика управления», ни в какой мере не соответствуют важности проблемы. В книге недавно скончавшегося д-ра У. Х. Р. Риверса «Родство и социальная организация» проблема первобытного права затрагивается вскользь и, как мы увидим, если судить по кратким замечаниям автора, то она скорее выводится за рамки социологии первобытности, нежели включается в ее проблемное поле.

Эти пробелы в современной антропологии возникают не из-за того, что значение права в первобытных культурах недооценивается, но напротив, из-за излишнего его преувеличения. Как парадоксально это ни звучит, современная антропология приходит к отрицанию первобытного права потому, что в ней царит гипертрофированное и, сразу скажем, ошибочное представление о его совершенстве.

Часть первая. Первобытный закон и социальный порядок

I. Автоматическое подчинение обычаю и сущность проблемы

Когда мы задумываемся, почему правила социального поведения, как бы они ни были жестки, обременительны или непривлекательны, выполняются; почему личная жизнь, экономическое взаимодействие и общественные события протекают столь бесконфликтно; в чем, одним словом, причина силы закона и устойчивости общественного устройства дикарей, – ответ не так легко найти, а версию, какую здесь способна выдвинуть антропология, еще вряд ли можно было бы признать удовлетворительной. Пока утверждали, что «дикарь» – это действительно дикий человек, что он, руководствуясь той крупицей права, какая у него есть, подчиняется правовым установлениям случайно и по прихоти, проблемы как бы не было. Когда проблема приобрела актуальность, когда стало очевидным, что первобытной жизни свойственна скорее гипертрофия закона, чем беззаконие, во мнении ученых произошел переворот, и их рассуждения пошли в прямо противоположном направлении: они не только сделали из дикаря образец законопослушного гражданина, но и признали в качестве аксиомы тезис о том, что его подчинение всем племенным порядкам и ограничениям естественно вытекает из его спонтанных импульсов; что в своей жизни он идет, так сказать, по линии наименьшего сопротивления.

Дикарь – так сегодня звучит вердикт компетентных антропологов – глубоко уважает традиции и обычаи и подчиняется их предписаниям автоматически. Он подчиняется им «рабски», «нерефлексивно», «спонтанно», «по инерции духа», движимый, помимо этого, страхом перед общественным мнением или сверхъестественным наказанием, либо будучи «проникнут групповым чувством или даже групповым инстинктом». Так, мы читаем в одной из недавно опубликованных трудов: «Дикарь далек от свободного и раскованного существа, выдуманного Руссо. Напротив, он на каждом шагу связан обычаем своего племени, он опутан оковами вековой традиции не только в сфере социальных отношений, но также в религии, медицине, ремесле и искусстве: одним словом, в каждой сфере жизни»{190}. Можно было бы согласиться со всем этим, если бы не сомнение в том, являются ли «узы традиции» одними и теми же (или хотя бы похожими друг на друга) в искусстве и общественных отношениях, в ремеслах и религии. Но теперь, когда мы вслед за этим слышим, что «эти узы он (дикарь) считает чем-то само собой разумеющимся и никогда не пытается их разорвать», – нам ничего не остается, как только возразить. Разве соглашаться с постоянным принуждением как с чем-то само собой разумеющимся не противно человеческой природе? Разве человек, цивилизованный или дикий, выполняет какие-либо неприятные, тяжкие, жестокие предписания и запреты, если его к этому не вынуждают? И при том вынуждают с помощью такой силы или такой мотивации, которым он не может сопротивляться?