Избранное: Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.

В семье одного военного был сын, мускулистый светловолосый мальчик, в свободное от уроков время он обычно лазал по саду. У их соседей подрастали девочки, одна смуглая и тихая, а другая, помоложе, шумная и крикливая, часто обе они играли с мальчиком, да так самозабвенно, что Генриэтту брали завидки, и она, подчас нарочно, забрасывала свой мяч к ним в сад, чтоб они, прервав игру, выбросили ей мяч обратно. Иногда Генриэтте случалось видеть и их родителей; военный, облокотившись об ограду, что-то объяснял и смеялся, а отец девочек, маленький, неловкий близорукий человечек, вечно что-нибудь мастерил, с чем-то возился, пока жена его лежала в шезлонге, читала иллюстрированные журналы или кормила детей. С этой женщиной произошел однажды необыкновенный случай: Генриэтта стояла у ограды и с любопытством смотрела, как девочки едят, и вдруг эта ленивая, неопрятная женщина поднялась, принесла на отбитом блюдечке сомнительной чистоты пончик, и через ограду протянула Генриэтте; улыбнувшись, сказала, что раз уж той так интересно смотреть, то пусть заодно и отведает пончика. Генриэтта взяла, что ей протягивали, беспомощно взглянула на пончик, но не могла ни поблагодарить, ни объяснить, почему ей не хочется, и почему, собственно, она стоит здесь и смотрит. Как только женщина отвернулась, она раскрошила тесто на мелкие кусочки и высыпала их в реку, на лакомство устремились рыбы, большие, с коричневой спинкой, и, широко разевая рот, похватали крошки. Девочки заметили ее поступок, и младшая из них с возмущением заверещала, что это еще за особа, швыряет пирожки в Дунай, старшая укоризненно покачала головой, а мальчик подбежал к Генриэтте, выхватил из рук блюдце, заявил, что она, наверное, дожидается, когда ее угостят еще, только черта-с-два, пусть лучше уматывает отсюда. После этого она уже долго не осмеливалась играть в мяч возле их сада. На новой стороне улицы один дом еще не заселили, он стоял пустой, когда ей не хотелось сидеть ни на своей улице Каталин, ни там, где жил Солдат, она проводила время здесь, перед этим домом, играя в свой мяч.

Однажды она возвратилась раньше обычного, разволновавшись из-за госпожи Хельд. Накануне ее мать со своей нянькой совершила прогулку в близлежащее курортное местечко, которое часто посещала в детстве, мать вернулась оттуда в том нелепом, старомодном детском купальничке, в котором когда-то плескалась в море; Генриэтте страшно было ждать, пока та сменит свой облик, к тому же она боялась няньки, которая ласкала ее мамочку. Генриэтта так сильно тосковала по настоящей госпоже Хельд, что, прибежав в свой дом на улице Каталин, прямо-таки вломилась на кухню и, когда услышала, как мать, по обыкновению, что-то мурлычет там себе под нос, обняла ее и долго стояла, прижавшись, пока не успокоилась, выкинув из головы ненастоящую девочку, которую только что видела с маленьким, наполненным ракушками ведерком в руках. Госпожа Хельд положила в миску абрикосы, но Генриэтта не взяла их, пока не кончила обход, а когда увлеклась в саду игрой, то совсем про них забыла, и мать, высунувшись из окна кухни, напомнила ей, что можно поесть фруктов. Балинт отправился за миской и бегом вернулся к остальным, Бланка сразу выхватила миску у него из рук, начала делить, Ирэн разложила на ступеньке виноградные листья, чтоб класть абрикосы на чистое. Бланка считала фрукты под какую-то песенку: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. С той радостью, которая охватывала ее всякий раз, сколько бы это ни повторялось, Генриэтта отмечала, что эта Бланка уже не забывает выделить и ее долю — ведь в детстве довольно часто получалось так, что Бланка, запамятовав, что фрукты у них общие, делила только на троих, словно Генриэтты вовсе и не было. Гудела бормашина, Бланка все делила, все напевала свое: раз-два-три-четыре. Ослепительно сияло солнце.

Они уселись на самой нижней ступеньке, Бланка принялась за абрикосы. Тогда-то Генриэтта и услышала шум, на который обратила внимание лишь попозже, — было так непривычно, что сквозь гуденье бормашины прорываются и еще какие-то звуки, какой-то грохот, хлопанье, словно где-то поднимали и роняли на землю крупные предметы. Казалось невозможным, чтобы с таким шумом убиралась наверху мать, но Генриэтта все-таки побежала взглянуть.

Госпожа Хельд сидела в гостиной, облокотившись на подоконник, и, услышав шаги, повернула голову.

— Что это за шум? — спросила Генриэтта.

Хельд ответила, что это, наверное, пароход. Перед их глазами плыл пароход, — посмотри только, как красив сегодня Дунай, какого он необычного синего цвета. И пароход тоже огромный. Только что это за пароход?

Генриэтта подошла поближе и проследила за ее взглядом. Из окна она увидела аллею, а меж деревьями — дома противоположной стороны, закрывшие реку, — Дуная видно не было. Ворота единственного, все еще не заселенного дома стояли распахнутые, Генриэтта бросила взгляд на подворотню, где суетились рабочие, сгружавшие с грузовика мебель. Мебель какое-то время задерживалась в воротах, потом проплывала под ними и исчезала внутри дома.