Избранное. Молодая Россия

Из дневника Никитенко видно, что члены кружка беспрестанно сходились и помимо пятниц и официальных торжеств, – то друг у друга, то в театре, то в знакомых семействах. Тогда в учительском кругу, к которому преимущественно принадлежали члены «пятницы», были в моде семейные танцевальные вечера – «балы» по-тогдашнему, как теперь разговорные журфиксы. Чаще всего наши приятели собирались, по-видимому, в двух домах, у двух педагогов немецкого происхождения: инспектора классов в Смольном монастыре Германа и учителя математики Буссе. Украшением этих вечеров являлись воспитанницы старших классов Смольного института; старики, то есть педагоги старшего поколения, беседовали о производствах и орденах, а молодежь танцевала, дурачилась и ухаживала – часов до пяти утра[331]. Печерин был, по-видимому, в числе самых рьяных танцоров. Особенно веселился он в последнюю зиму, проведенную им в Петербурге. В эту зиму он влюбился. Судя по намекам, это была смольнянка и звали ее Софьей; впереди мы еще не раз встретимся с нею. Я приведу сохранившиеся в рукописи стихи Печерина, в которых рисуется эта сторона его тогдашней жизни: балы у Германа и Буссе, разговоры за танцами, влюбление, случайно оброненные Софьей слова, что она хотела бы умереть (он надолго запомнит эти слова, мы это еще увидим), выпуск в Смольном монастыре, производивший сильное впечатление даже на тихого Никитенко… Все эти стихи написаны в феврале 1833 года, частью в те дни, когда Печерин уже знал о предстоящем ему вскоре отъезде за границу.

Бал (В воспоминание 8 февраля)

Звон приятный цитры раздается,

И поет незримый хор;
Стройными кругами вьется
Юношей и дев собор.

На их лицах упоенье,

В каждой фибре огнь живой.
Но бегут, бегут мгновенья.
Время быстрое! постой!

Как в тумане, догорают

Свечи все тусклей, тусклей —
Свечи гаснут – звуки умолкают —
И не стало радостных гостей.

Так отрадные светила

Потухают жизни сей!
Пир окончен – и уныла
Ночь объемлет всех гостей.

Февраля 9-го

Поэтические фантазии

19 февр.

Нечто

Напрасно буду ждать отрадной встречи

В кадрили, средь гармонии живой,
И долго не слыхать мне русской речи
Из уст пурпурных девы молодой!

* * *

И от кого привет услышу милый?

Кто спросит: «любите ли танцы вы?»
Окончив бал, кому скажу унылый:
«Вы едете? Все кончено, увы!»

Бал

Приехал и гляжу – дом освящен,

И в окнах легкие мелькают тени;
И слышу, в тесные вступая сени,
И шум шагов и фортепьяна звон.

* * *

И в комнатах, как в летний полдень, ясно,

И дышит все jasmin, ambré, vanille[332];
Как целый мир, и стройный и прекрасный,
Французский развивается кадриль.

* * *

«Здоров ли Александр Васильич? Слух идет,

Что видели Ричарда вы недавно,
И что одни вы хлопали исправно,
А публика вся холодна, как лед?»[333]

* * *

– От чопорной трагедии французской

Не может наша публика отстать:
В ней нет души и огненной, и русской,
Не ей Шекспира гений понимать!

* * *

«Ах! посмотрите-ка сюда!

Как гаснут свечи здесь уныло!
Так жизни сей отрадные светила,
Блеснув, угаснут навсегда.

* * *

«Что жизнь в сей атмосфере хладной?

Как друга, я б желала смерть найти!
В цветущем юности венке отрадно
В могилу свежую сойти!»