Избранное. Молодая Россия

Речью О’Хэгана закончился первый день судебного разбирательства. На следующий день предстоял допрос свидетелей защиты; но тут разыгрался инцидент, живо напоминающий исторические подвиги председателей суда в кишиневском и гомельском процессах. Предубежденность обоих коронных судей, Крамптона и Грина, против обвиняемого ясно обрисовалась уже с самого начала судебного следствия как в постановке вопросов, которые они сами предлагали свидетелям, так и в их отношении к защите. Когда, например, один из защитников спросил Чарльза Лаусона, не состоит ли он прихожанином церкви Уоллеса, судья снял этот меткий вопрос, как не относящийся к делу. Только предвзятостью можно было объяснить, с английской точки зрения, и безмолвие обоих судей во время допроса Уоллеса: агитация, предпринятая последним до судебного следствия и, следовательно, клеймившая позором человека еще не осужденного и, быть может, невинного, представляла собою такое грубое нарушение элементарной справедливости, столь незаконно стремилась предопределить приговор суда и была ведена такими неблаговидными средствами, что, как справедливо замечает автор статьи в Irish Packet, если бы председателем суда был человек беспристрастный и дорожащий интересами правосудия, он не преминул бы сурово осудить поведение Уоллеса. А Крамптон и Грин во все время допроса Уоллеса хранили невозмутимое спокойствие.

Первым свидетелем защиты, вызванным по открытии заседания 8 декабря, был некто Джемс Коольфильд из Кингстоуна, католик. На вопрос защитника, посещал ли он проповеди о. Печерина, он отвечает утвердительно. Тогда защитник спрашивает: «Были ли вы на какой-нибудь из проповедей, где о. Печерин говорил о безнравственных книгах?» Тут в допрос вмешивается прокурор, заявляя, что суд не может допустить вопросов, касающихся содержания проповедей обвиняемого, и судья Крамптон подтверждает это. В ответ защита объясняет, что расследованию суда подлежат два раздельных факта: во-первых, факт сожжения книг Св. Писания, во– вторых, умышленность такого поступка; для установления же в данном случае наличности умысла существенно важно выяснить, приглашал ли Печерин своих слушателей приносить к нему для сожжения и священные книги. Это разумное объяснение, однако, не убедило судей; после долгих пререканий ходатайство защиты было категорически отклонено под тем чудовищным предлогом, что принять во внимание содержание проповедей подсудимого значило бы дать законную силу показанию обвиняемого в его собственную пользу, что воспрещено законом.

После такой резолюции защита увидела себя вынужденной решиться на смелый шаг: О’Хэган заявил суду, что он и его товарищи решили вовсе не вызывать никаких свидетелей и предоставить суждение о вине или невинности их клиента исключительно разуму и совести самих присяжных.

Следовавшее затем пространное резюме барона Грина было проникнуто явным желанием внушить присяжным уверенность в справедливости обвинения. В 1 ч. 20 мин. дня присяжные удалились в совещательную комнату, и в 2 ч. 40 мин. вернулись с приговором. По традиционному английскому церемониалу секретарь короны, сделав поименную перекличку присяжных, спросил: «Что вы скажете, господа?» – «Что о. Владимир Печерин не виновен».

В отчете по этому процессу, изданном редемптористами, рассказывается, что приговор присяжных исторг у публики, наполнявшей залу суда, долгий, единодушный гром рукоплесканий, которые тщетно пытался прекратить звонок председателя. Мужчины махали шляпами, дамы платками, все наперерыв старались добраться до Печерина, чтобы пожать его руку. Он сам был тронут до слез этими выражениями радости и участия. Когда приговор стал известен толпе, ждавшей на улице, снова раздались восторженные крики; при выходе Печерин был встречен долго несмолкавшими рукоплесканиями; с трудом добрался он среди теснящейся толпы к карете, и та же толпа проводила его до самого дома, где он жил. Кингстоун в этот вечер был иллюминован.

Это был за все годы католической жизни Печерина единственный раз, когда ему пришлось выступить на шумное торжище света. Во все время процесса он не произнес ни одного слова.

Прибавлю следующие строки из письма нынешнего капеллана больницы Mater Misericordiae[413]: «Именно этот процесс так выдвинул Печерина в общественном мнении этой страны (Ирландии). Все ему сочувствовали; все понимали, что он стал жертвою протестантского озлобления против католицизма, и в католической стране, какова Ирландия, интерес, возбужденный этим делом, естественно, был очень велик. Лорд О’Хэган (позднее лорд-канцлер Ирландии), защищавший Печерина, произнес по этому делу знаменитую речь, давшую этому ученому адвокату имя, которое не скоро забудется».

Слух об этом процессе дошел и до родителей Печерина в Одессе; по-видимому, отвечая на их запрос, он год спустя извещал мать о своем оправдании.

Таково было католическое служение Печерина. Его переписка с Герценом показывает его нам с другой стороны.

XVI Печерин и Герцен