Избранное. Молодая Россия

Снова слышу – голос милый
Песнь знакомую поет,
И, как Лазарь из могилы,
Тень минувшего встает.
Прояснися, прояснися,
Сумрак ранних детских дней,
Из-за тучи улыбнися,
Солнце юности моей!
После долгих треволнений
Вижу снова брег родной,
И толпа святых видений
Вновь мелькает предо мной…[416]

Вслед затем возобновляется переписка Печерина со старыми друзьями – Никитенко и Чижовым, и с его племянником, жившим в Одессе, С. Ф. Поярковым.

И. Санным образом, в это самое время в первый раз вспомнили о нем в России. В августе 1863 г. Катков на страницах «Московских Ведомостей», рассматривая вопрос о религиозной свободе вообще и польском католицизме в частности, нашел случай заговорить о Печерине. С теплым чувством и уважением рассказал он о профессорстве Печерина, о его внезапном обращении в католичество; его сведения о жизни Печерина в данный момент совершенно точны, – по всей вероятности, он получил их от Чижова или кого-нибудь другого, кто интересовался деятельностью Печерина. Он высказывается за широкую терпимость по отношению к таким людям, как Печерин. «Бросим ли мы в него камень? – писал он в заключение, – укорим ли его за отпадение от православной церкви, которой он почти не знал и к которой он принадлежал только по имени? Он стал католиком, но он стал христианином. Убеждение его было искренно и чисто; все знающие Печерина свидетельствуют о том. Образованный и развитый ум спас его от изуверства, в которое нередко впадают новообращенные. Он тихо исповедывает свою веру, молится, служит при больнице, утешая страждущих и напутствуя отходящих в вечность. Но преданный делу своего церковного служения, он, может быть, не без грусти вспоминает о своем далеком отечестве. Неужели какой-нибудь ксендз Мацкевич, предводительствовавший шайками мятежников в Литве, имеет более прав жить и священствовать в России, нежели, напр., Печерин?»

Через неделю Погодин, в тех же «Московских Ведомостях», отозвался на статью Каткова. Смысл его реплики тот, что такие даровитые и образованные ренегаты, как Печерин, заслуживают сугубого осуждения, и что простить их особенно опасно. Погодин передает свои личные воспоминания о Печерине (мы цитировали их выше) и, припомнив его блестящие успехи на кафедре греческого языка в Москве, говорит: «Печерина ни за что на свете не пущу я жить и священствовать в России, потому что он привлечет к себе прозелитов еще больше, чем к греческому языку». И Катков, испугавшись своей государственной неосмотрительности, поспешил в этом же номере, в передовой статье, расшаркаться перед Погодиным и с грустью признать, что, действительно, при решении общественных вопросов необходима величайшая осторожность, и т. п.

Эта чудовищная полемика дошла до слуха Печерина. Кн. П. В. Долгоруков, не будучи с ним знаком, но много слышав о нем, послал ему в Дублин эти два номера Катковской газеты в сопровождении письма, где предлагал страницы своего журнала (он издавал тогда в Брюсселе «Листок») для ответа, в случае, если он, Печерин, пожелает «сказать и свое слово в этой полемике».

Печерин ответил ему; это письмо, с пояснительной заметкой Долгорукова, было напечатано в 12-м номере «Листка» (от 23 сент. 1863 г.). Оно удивительно, как все, что написал Печерин, но самое непостижимое в нем – эта свежесть ума и чувства после 20-летнего столпничества, какое– то просветленное одушевление в выходце из могилы. Его нельзя читать без волнения.

47, Dominick-Street, Dublin,

7 сентября, 1863.

«Почтеннейший Соотечественник!

Ваше имя давно мне известно из иностранных журналов, да и «Листок» ваш тоже читаю. Я привык уважать вас, как непреклонного защитника правды, и вполне разделяю ваши мнения и надежды касательно будущего России. Чувствительно благодарю вас за ваше ко мне внимание и за присылку книг и журналов: это драгоценный для меня подарок.