Избранное. Молодая Россия

Но изучать и развивать жизнь в себе – не все; у человека есть и другая потребность – выявлять свою жизнь вовне. Честолюбия в Печерине уже не было, но эта потребность не ослабела в нем, и его мучит невозможность удовлетворять ее. Его мучит, что он замкнут в кругу своей личности, что он уже ничего не может творить в жизни, что он и доныне ничего не создал за все свои годы. Бесплодная жизнь, чужбина, одиночество – того ли он ждал? Ему были даны богатые силы, он это знает; отчего же все пошло прахом? – На это он отвечает: Судьба! Он и теперь, как тридцать лет назад, твердо убежден, что жизнь каждого человека от чрева матери предопределена его задатками, что перед этим роком надо смиряться. «Как я завидую вашей богатой и плодотворной деятельности, – пишет он Никитенко. – Мне как-то не посчастливилось – я за все брался, и ничего не кончил». Он вспоминает свои стихи из монолога поэта в «Торжестве смерти»:

Вся жизнь моя – одно желанье,
Несбывшийся надежды сон,
Или художника мечтанье,
Набросанное на картон.

«Как хорошо я угадал! Заметьте: набросанное на картон. Значит, не хватило духу или гения, чтоб окончить картину: так и остался бедный эскиз». Он любит Англию[424], часто с гордостью пишет о ее демократизме и правосудии, но ему в ней холодно и сиро. Он долго не отвечал на письмо – все откладывал со дня на день. «Даже стыдно и сказать, но главною причиною была холодная и сырая погода, отнимавшая охоту что-либо делать. Все так сидел у огня да ждал погоды, – авось завтра будет лучше! «Ах, – пишет он в другой раз, – вы не знаете, какое наслаждение здесь камин! Даже жалко расстаться с ним, когда настает весна. Тут не в том дело, чтоб греться, а так вот видеть да смотреть на огонь – и мечтать. Глядишь на эти странные изгибы и переливы пламени, и думаешь о не менее странных переворотах жизни. Да и сама жизнь не что иное, как медленное сгорание. Воздух, которым мы дышим, – огонь всепожирающий. Надобно беспрестанно подкладывать дрова. У иных топлива достает надолго, у других запас скоро истощается, и огнь за неимением пищи умирает. Вот и вся жизнь!» Он и теперь, как в молодости, любит море. Иногда в хорошую погоду он выезжает по железной дороге за семь верст от Дублина, в Кингстоун; оттуда открывается великолепный вид на Дублинский залив и амфитеатр окружных гор; красивый вид, – но Неаполитанский залив лучше! Иногда он пишет стихи; в бессонной работе сознания упорно встают пред ним картины прошлого, стоит пред ним, не отходя, загадка его судьбы. Однажды он и Никитенко сообщает такое стихотворение, трогательно жалуясь: у меня нет ни читателей, ни слушателей; что же мне делать? вот, благо, вы попались мне навстречу, – я хватаю вас за пуговицу сюртука и заставляю слушать. – Это стихотворение, озаглавленное «Ирония судьбы», он сообщает Никитенко в марте 1868 г.; позднее – в сентябре этого года – он приделал к нему новый конец, который приведен выше.

Ирония судьбы

1

Не сбылися предсказанья

Лжепророков и друзей!
Расплылись, как дым, мечтанья
Гордой юности моей.

Может быть, чего-то ждала

Русь святая от меня:
Над главой моей сияла
Вестница златого дня.

Но денницы блеск летучий

Всем надеждам изменил;
Мрак внезапный черной тучи
Светлый день мой затемнил.

Чья ж вина? – вина ль России? —

Кто же станет мать винить?
Не хотел я гордой выи
Перед матерью склонить!

Нет! средь праздного покою

Я не мог евнухом жить:
Мне хотелось под грозою
Новый след себе пробить…

2

Но над жизнию земною

Грозная судьба царит,
И с улыбкой горько-злою
Наши замыслы следит.

«Вот он – рыцарь благородный!

Несравненный Дон Кихот!
Он поэт! он вождь народный!
Он отечество спасет!

Все венцы ему готовы

И науки, и любви —
Вспрянь, герой! и жизнью новой
Ветхий мир наш озари!»

И, как войско. Строй за строем

Жизни призраки идут —
Все решилось кратким боем!
И знамена их падут.

И затих военный грохот,

Мрак покрыл лицо земли,
Мертво все – лишь слышен хохот
Мефистофеля вдали…