Избранное (Невиновные. Смерть Вергилия)

— Лучше всего свадебный ужин без жениха… Ты можешь выпить еще рюмочку. Когда же, как не сегодня…

Мелитта больше не жеманится, вино ей нравится, и веселое томление, томление без нетерпения возникает вновь.

Устав от еды и разговоров, они еще некоторое время сидят за столом, пока Церлина, поглядев на кухонные часы, не определяет следующий пункт программы:

— Уже пора, иди мойся, но делай это хорошенько… или тебя и этому надо обучать?

И она показывает девушке ванную комнату и туалет. Да, конечно, это было уже необходимо.

Когда она возвращается в кухню, ее зовут из прихожей: «Сюда, Мелитта!» Она следует зову, и нетрудно догадаться, что Церлина хозяйничает в комнатах господина А.; со страхом вступает в них Мелитта, проходит через первую и видит во второй комнате Церлину, которая застилает постель свежим бельем. В комнате темновато, горит только ночник, и на комоде стоит хрустальная ваза с цинниями. Все это так обыденно, но почему-то вызывает смятение. Однако Мелитта вскоре про него забывает — не успела девушка осмотреться, как Церлина уже набросилась на нее в своей грубовато-шутливой манере:

— Ты так и не научилась закрывать за собой дверь! Нет, не эту, ту, снаружи, дверь в прихожую.

Да, Мелитта про это позабыла, ей, собственно, и не хочется этого делать. И все же она это делает.

Между тем Церлина кончила возиться с постелью и ковыляет к Мелитте.

— Раздевайся.

— Я?..

— А кто же еще, — хохочет Церлина.

— Но…

— Ну да, тебе нужно раздеться.

Девушка все еще медлит, тогда Церлина сама расстегивает ей кофточку. Лед сломан, Мелитта поспешно садится на стул возле кровати и начинает раздеваться по порядку, как обычно по вечерам. Но, уже собравшись снять сорочку, приостанавливается.

— У меня же нет ночной рубашки…

— Ну же, — торопит Церлина, — зачем тебе сегодня ночная рубашка? Впрочем, она тебе нужна, я сейчас принесу ее… Ну, снимай же свою дурацкую сорочку!

Теперь Мелитта стоит обнаженная. Столь обнажена она не была еще ни разу в жизни. Церлина осматривает ее и ласково похлопывает по плечу.

— Все в наилучшем порядке, — говорит она и слегка приподнимает груди девушки, — чуть больше, чем надо, тяжеловатые, мои были получше в твоем возрасте, но ты и так хороша. Мужчины хотят именно этого, с ума сходят по этому. Она еще раз осматривает девушку и объявляет с удовлетворением: Невероятно, что ты еще девица… Погляди-ка на себя в зеркало, ты можешь быть довольна и собой, и создателем.

Да, Мелитта довольна, какое-то новое удовлетворение струится к ней от ее отражения в зеркале, она не устает всматриваться в него, ей не хотелось бы отрывать взгляда от зеркала: она вдруг поняла, как желает женщину мужчина и чего он желает, и она радуется своей соблазнительности.

— А где моя сумочка? — вдруг испуганно спрашивает она.

— Погоди, сейчас принесу. И еще принесу ночную рубашку, хорошенькую, нашей барышни.

Вернувшись, она приносит не только сумочку и ночную рубашку, но и большой флакон с пробкой в виде короны, которую она отвинчивает, чтобы Мелитта понюхала духи, и радуется удивлению и восторгам девушки.

— Французская туалетная вода… госпожа баронесса получила ее в подарок от твоего Андреаса. Так что и ты имеешь право попользоваться.

Но тут старуха замечает, что на шее Мелитты осталась тонкая цепочка, на которой болтается медальон со сделанной на эмали фотографией дедушки, и с усмешкой расстегивает замочек.

— Дедушке нынче нечего у тебя делать, это не очень прилично.

Мелитта не может не понять этого, она опускает дедушку в сумочку, на секунду провожая его взглядом в темноту, и с миной страдалицы, которая уходит от свежей могилы, захлопывает над ним замочек. Все это происходит в прекрасной естественности, которая обычно присуща необходимости, но несет в себе и ее жестокость. И когда это произошло, обе женщины почувствовали, что все непосредственное всегда неумолимо, да, что святость, в которой преображается последняя непосредственность, не может быть без строгости и суровости. Жестока святость непосредственной близости, протянувшаяся в дальние дали, но все же остающаяся в земном мире. В женщинах заключена земная бесконечность, которая в неумолимо непосредственной святости ряда поколений включает в себя задачу человечества, задачу безусловной человечности. Мелитта и Церлина посерьезнели.

Мелитта почти не решается посмотреть в зеркало, она закрывает глаза, закрывает их даже очень крепко, так как Церлина начала легкими движениями втирать в ее кожу туалетную воду; не пропуская ни кусочка — от волос за ушами и вниз к коленям, а это вызывает никогда не испытанное ранее темно-прохладное удовольствие. Ночную рубашку, которую ей накидывает Церлина, она все-таки должна увидеть, и правда, ею никак не налюбоваться: рубашка бесконечно длинная, бесконечно шелковистая, с тонким кружевом на груди, с бесконечно глубоким вырезом, а плечи и руки остаются обнаженными.