Избранное общество

Ворота во двор были не заперты. Зато дом Юлия Крчева старательно замкнула. Яку б Калас обошел вокруг. Отсутствие женщины было ему на руку. По крайней мере можно спокойно все осмотреть. Он остановился в конце двора, у проволочной ограды, за которой начинался большой сад с длинными рядами виноградника. Совиньон, дамские пальчики, вельтлинский зеленый, мускат отто-нель. Даже бургундский синий и каберне. Беньямин Крч был в этом деле дока, хоть их край и не относился к винодельческим. Каждый год Крч продавал винным заводам огромное количество винограда, умел уложить полиэтиленовые мешки так, что лежащие наверху образчики показывали максимальную сахаристость. Умел ладить с заготовителями. И если ему давали самую высокую цену, знал, как их отблагодарить. Стоит ли жалеть пять сотенных, когда увозишь домой пятнадцать-двадцать тысяч? После продажи у него еще оставалось достаточно винограда и на собственное вино. В его бочках всегда водилось не менее трехсот-четырехсот литров. «Какой-нибудь литр в день, – говаривал он, – норма для настоящего, умеющего пить мужчины». А Беньямин Крч пить умел, правда – в прошлом. Яку б Калас помнил его уже завзятым посетителем питейных заведений. Случалось – пил в долг. Стоило ему выпить бутылку красного, как для него уже не существовало ни стыда, ни родного отца, нередко кулаками или пинком напоминавшего, что сын порядочного хозяина может пить, только пока у него что-то бренчит в кошельке. Пить в долг – это для нищих и прочего отребья. «Так подкинь монету, папаня, и не будет никакого позора», – бормотал Бене, хотя после такой неслыханно наглой просьбы получал только новую затрещину. Щеки у него были здоровенные, багровые. Да, Беньямин Крч был запойный пьяница, но как это связано с его смертью?

Якуб Калас недолюбливал Крча. Никогда они не были друзьями, скорее наоборот. Росли вместе, в одной деревне – вот и все. У бывшего кулацкого сынка и будущего члена крестьянского кооператива Беньямина Крча для ровесника-мильтона всегда были в запасе одни насмешки. Якуб Калас – сам человек простой – притерпелся к слабомыслию некоторых людей и не слишком обращал внимание на тех, кто за его спиной злословил. Не волновало его и отношение к нему Крча.

После тяжелой ночи голова еще гудела, но он заставил себя сосредоточиться. Не мог иначе. Тоска по работе, по возможности употребить свои силы на какое-то полезное дело оказалась сильнее усталости, сильнее опасений, что он выставит себя на посмешище. Да и, в конце концов, кому и с какой стати над ним насмехаться?

Калас сделал в блокноте несколько пометок. Занес в него обоих соседей, хотя поначалу не придавал своим записям значения. Соседей слева, от которых Юлия в тот вечер вызывала милицию, он знал хорошо, вернее, почти хорошо: муж – пенсионер, в прошлом работник госхоза, жена и сейчас еще порой трудится в поле, когда подвернется сезонная работа, дочь устроилась на железной дороге где-то в Северной Чехии, говорят – в Дечине, сын, блуждая по свету, добрался чуть ли не до Австралии. Судя по письмам, которые тот регулярно, раз в год, посылает родителям, живет он в Мельбурне. Мать за те годы, как он сбежал из Чехословакии, навоображала себе кучу вариантов его возвращения, даже телефон себе провела – а вдруг он позвонит с аэродрома или из какого-нибудь югославского, а то и польского порта. Она ждала возвращения сына на каждое рождество, на каждый Новый год или хотя бы на храмовый праздник, когда к семейному столу собираются все ненасытные рты, бегала по деревне: «Люди добрые, Фердишко вернется, мой Фердинанд скоро будет дома, ей-ей, не сегодня завтра, ведь путь из Австралии долог – океан, огромный океан надо переплыть, а мой сыночек, бедняжка, живет там, далеко… Пожалуй, и на голове ходить научился, коли там у них мир такой чудной и словом их чудным называют: антиподы!» Люди над ней потешались, посмеивались: кому-де известно, где бродяжит твой разлюбезный сынок, другие уже и посылки прислали, и доллары, а твоего только на письма хватает, хорош воробышек, видать, его там давно упрятали в кутузку, и он шлет тебе из нее слезные послания. Она не слушала, зажимала уши, а когда все-таки эти разговоры допекали ее, грозила милицией. Несчастная женщина, несчастная семья – что общего они могли иметь со смертью Беньямина Крча?

У других соседей Крча была элегантная вилла. Некогда простой крестьянский дом, сущая развалюха, собственность Матея Лакатоша, был целиком, фундаментально перестроен его сыном Филиппом. О внутреннем убранстве виллы позаботился внук Матея – Игор, молодой человек со странной судьбой, подросток, который не утихомирился, даже став взрослым: его имя в деревне связывали с любой хулиганской выходкой. Палисадники перед домами Крча и Лакатошей соединялись калиткой, задние дворы отделял высокий дощатый забор. Соседи же слева, охраняя град своих печалей, отгородились от двора Крчей стеной из каменных плит.