Избранное: Романы, рассказы

Прозой писателя в России увлекались в 1920-е и даже в 1930-е годы. Одним из его знаменитых поклонников был, например, Михаил Кузмин, освоивший Майринка в оригинале и использовавший читательские впечатления в собственном творчестве. И все же неудивительно, что позже путь к отечественным читателям для Майринка был закрыт — слишком плохо совмещалось его наследие с господствовавшей идеологией, которой не нужны были ни мистика, ни глубоко личные загадки и тайны, ни представления о совершенно индивидуальном пути человека в мире. Творчество Майринка было слишком многозначным, а явная многозначность всегда антитоталитарна, поскольку обеспечивает читателю свободу и не диктует ему «единственно правильный» вариант мировосприятия.

В последнее десятилетие прошлого века прозу Майринка снова начали издавать и читать в России. Сегодня появляются новые переводы его произведений, более точные, чем созданные в начале XX века, сообразно тогдашней традиции. А ведь переводить Майринка — задача необычайной сложности, и прежде всего именно потому, что многозначность, подобно свободе, трудна и требует чрезвычайно кропотливой работы, пристального внимания к каждому слову.

Все, что можно к этому добавить, написал однажды сам Майринк, о магическом языке которого спорят уже многие десятилетия: «А что касается „слова", то это не просто средство общения для нуждающихся в болтовне, это нечто бесконечно более значительное и вместе с тем — более опасное! Оно может творить и разрушать или, по меньшей мере, стать тому причиной».

Познакомившись с творчеством Майринка, нельзя усомниться в том, что сила его слов всегда была созидательной и казалась опасной лишь тем, кто сам опасен. Лишенная связи с людьми, она убывала в особенно страшные времена, разрушительности которых не могла противостоять, но непременно возрождалась, творя новые, загадочные миры в каждом воспринимающем сознании. Соприкоснуться с этой удивительной силой поможет новая книга, продлив во благо читателей жизнь Майринка «после смерти» и вновь подтвердив верность загадочной надписи на его могиле — «Vivo», или «Я живу».

Юлиана Каминская

Кабинет восковых фигур Рассказы

Кардинал Напеллюс Перевод И, Алексеевой

Мы мало что знали о нем, кроме его имени: Иероним Радшпиллер, и еще, что он безвыездно, год за годом, живет в полуразрушенном замке, и что он когда-то арендовал у владельца, седого, угрюмого баска, верного слуги и наследника угасшего в тоске и одиночестве дворянского рода, целый этаж и обставил его дорогими старинными вещами.

Ощущался резкий, фантастический контраст, когда вы попадали в эти покои снаружи, продираясь сквозь дремучие заросли по непроходимым, одичалым дорожкам. В этой чащобе никогда не пели птицы, казалось, жизнь покинула это место, если бы время от времени дряхлые, косматые тисы не постанывали в испуге под натиском фёна или в изумрудно-черном озере, словно уставившийся в небеса глаз, не отражались белые, бегущие по небу облака.

Почти весь день Иероним Радшпиллер проводил в своей лодке, опуская блестящее металлическое яйцо на длинной, тонкой шелковой нити в тихие воды — это был лот^{2} для измерения глубины озера.

Не состоит ли он на службе в каком-нибудь географическом обществе? — гадали мы, когда под вечер, уже вернувшись с рыбалки, коротали время, сидя вместе в библиотеке Радшпиллера, которую он любезно предоставил в наше распоряжение.

— Я сегодня случайно узнал у старухи посыльной, которая носит письма через перевал, что поговаривают, будто он в юности был монахом и каждую ночь бичевал себя до крови — у него и спина, и руки все сплошь в рубцах, — вмешался в разговор мистер Финч, когда все вновь принялись обмениваться соображениями об Иерониме Радшпиллера — кстати, где он сегодня так долго пропадает? Ведь уже явно больше одиннадцати вечера.

— Сейчас полнолуние, — сказал Джиованни Браческо и, протянув свою вялую руку, указал через открытое окно на мерцающую лунную дорожку, которая пересекала озеро, — нам легко будет увидеть его лодку, если мы станем посматривать туда.

Затем, через некоторое время, мы услышали шаги на лестнице, кто-то поднимался наверх; но это оказался всего-навсего ботаник Эшквид, который припозднился, возвращаясь со своей ученой прогулки, и тут же вошел к нам в комнату.

В руках он нес растение высотой с человеческий рост, с цветками, поблескивающими голубоватой сталью.

— Это, несомненно, самый большой экземпляр данного вида, который когда-либо был обнаружен; я никогда бы не поверил, что этот ядовитый аконит^{3} может расти на таких высотах, — сказал он почти беззвучно, кивком ответив на наше приветствие. Потом с неторопливой обстоятельностью разложил растение на подоконнике, следя за тем, чтобы не помялся ни один листок.