Избранное: Романы, рассказы

Бесконечная работа навалилась на мои плечи. И Геркулес одно время держал на своей голове громаду неба, — припомнилось мне, и я вдруг понял скрытое значение этой легенды. И как Геркулес освободился хитростью, попросив гиганта Атланта: «Позволь мне только сделать веревочную подушечку на голову, чтобы ужасная ноша не размозжила мне черепа», — так, понял я, должен я странствовать и в иную далекую родину, лежащую по ту сторону всяких дум.

Внезапно глубокая досада овладела мною при мысли о необходимости слепо ввериться ходу моих размышлений, я растянулся на спине, закрыл пальцами глаза и уши, чтобы не отвлекаться никакими ощущениями, чтобы убить всякую мысль.

Но моя воля разбилась о железный закон: одну мысль я мог прогнать только посредством другой, умирала одна, ее трупом питалась следующая. Я убегал по шумящим потокам моей крови, — но мысли преследовали меня по пятам. Я искал убежища в закоулках моего сердца — одно мгновение, и они меня там настигали.

Опять пришел ко мне на помощь ласковый голос Гиллеля: «Следуй своей дорогой и не уклоняйся! Ключ от искусства забвения находится у наших собратьев, идущих путем смерти, — ты же зачал от духа жизни».

Передо мной появилась книга «Ibbur», и две буквы загорелись на ней: одна обозначала бронзовую женщину с мощным, как землетрясение, биением пульса, другая в бесконечном отдалении: Гермафродит на перламутровом троне, с короной из красного дерева на голове.

Тут Шемайя Гиллель провел в третий раз рукой по моим глазам, и я заснул.

………………………….

VIII. Снег

«Дорогой и уважаемый майстер Пернат!

Я пишу Вам это письмо очень спешно и в величайшей тревоге.

Прошу Вас уничтожить его немедленно по прочтении — или, еще лучше, верните его мне обратно, вместе с конвертом, иначе я не буду спокойна.

Не говорите никому, что я Вам писала. И о том, куда Вы сегодня пойдете.

Ваше благородное, доброе лицо совсем недавно внушило мне такое доверие (этот маленький намек на виденное вами событие даст вам понятие, кто пишет это письмо, — я боюсь подписаться), к тому же Ваш добрый покойный отец был моим учителем в детстве. Все это дает мне смелость обратиться к Вам как к единственному человеку, который в состоянии помочь мне.

Умоляю Вас прийти сегодня в пять часов в собор на Градчине».

Добрых четверть часа я просидел с этим письмом в руках. Исключительное благоговейное настроение, которое владело мной со вчерашнего вечера, сразу рассеялось, — одно свежее дыхание нового суетного дня снесло его. Ко мне, улыбаясь, полная обещаний, приблизилась судьба, юного существа, дитя весны. Человеческое сердце просит у меня помощи. У меня! Моя комната сразу стала какой-то новой. Ветхий резной шкаф выглядел таким довольным, и четыре кресла показались мне старыми приятелями, собравшимися вокруг стола, чтобы, посмеиваясь, начать игру в тарок.

Мои часы наполнились содержанием, сиянием и богатством.

Неужели сгнившему дереву суждено еще принести плоды?

Я чувствовал, как бегут по мне спавшие до сих пор животворные силы — они были спрятаны в глубинах моей души, засыпаны мелким щебнем повседневности и вырвались потоком, прорвавшим лед зимы.

И с письмом в руке я сознавал уверенно, что я приду на помощь, чего бы это ни стоило. В сердечном восторге я чувствовал, что случившееся незыблемо, как здание.

Снова и снова я перечитывал это место: «…к тому же Ваш добрый покойный отец был моим учителем в детстве…» У меня захватывало дыхание, не звучало ли это как обещание: сегодня ты будешь со мной в раю?!

Протянувшаяся ко мне за помощью рука несла мне подарок: дорогое мне воспоминание откроет мне тайну, поможет приподнять завесу, скрывающую мое прошлое!

«Ваш добрый покойный отец…» Как чуждо звучали эти слова, когда я повторил их! Отец! На миг припомнилось мне утомленное лицо седого старика, в кресле у моего сундука — чужое, совершенно чужое и все же необычайно знакомое. Затем мои глаза вернулись к действительности, и громкое биение моего сердца стало созвучным с реальным мигом.

Я вскочил в испуге, не пропустил ли?

Взглянул на часы: слава Богу, только половина пятого. Я вошел в спальню, надел шляпу и стал спускаться по лестнице. Какое дело мне сегодня до шепота темных углов, до злых досадливых колебаний, которые непрерывно возникали: «Мы не пустим тебя — ты наш, мы не хотим, чтоб ты радовался, — не хватает еще, чтобы кто-нибудь радовался в этом доме!»

Тонкая, ядовитая пыль, которая обычно поднималась, удушая меня, из всех этих углов и закоулков, сегодня исчезла от живого дыхания моих уст. На секунду я остановился у двери Гиллеля. Зайти?

Тайная робость не дала мне постучаться. Мне так странно было сегодня — как будто я не смею зайти к нему. И уже толкала меня жизнь вперед, с лестницы вниз.

Белая от снега улица.

Вероятно, многие здоровались со мной, но не помню, отвечал ли я им. Я беспрестанно нащупывал письмо на моей груди.

Оттуда веяло теплом……….

…………………