Избранное: Романы, рассказы

Холодный ночной ветер ворвался в комнату, захватил висящее пальто и привел его в движение.

— Почтенный головной убор Прокопа хочет улететь, — сказал Цвак, указывая на большую шляпу музыканта, широкие поля которой колыхались, как черные крылья.

Иосуа Прокоп весело подмигнул.

— Он хочет, — сказал Прокоп, — он хочет, вероятно…

— Он хочет к Лойзичек на танцы, — вставил слово Фрисландер^{123}.

Прокоп рассмеялся и начал рукой отбивать такт к шуму зимнего ветра над крышей.

Затем он взял мою старую разбитую гитару со стены и, делая вид, что перебирает ее порванные струны, запел визгливым фальцетом прекрасную песенку на воровском языке:

An Beid-el von Eisen
recht alt
An Stran-zen net gar
a sol kalt
Messining, a Raucherl
und Rohn
Und immerrz nur putz-en…

………………………….

— Как он ловко овладел языком негодяев, — громко засмеялся Фрисландер и затем подхватил:

Und stok-en sich Aufzug
und Pfiff
Und schmahem an eisemes
S’süff
    iuch, —
Und Handschuhkren, Harom net san…

………………………….

— Эту забавную песенку распевает гнусавым голосом у Лойзичек каждый вечер помешанный Нафталий Шафранек в зеленых очках, а нарумяненная кукла играет на гармонике, визгливо подбрасывая ему слова, — объяснил мне Цвак. — Вы должны как-нибудь разок сходить с нами в тот кабачок, майстер Пернат.

— Может быть, погодя, вот как покончим с пуншем, — что скажете? В честь вашего сегодняшнего дня рождения.

— Да, да, пойдемте потом с нами, — подхватил Прокоп и захлопнул окно. — Есть на что посмотреть.

Затем мы принялись за горячий пунш и погрузились в размышления.

Фрисландер вытачивал марионетку.

— Вы нас совершенно отрезали от внешнего мира, Иосуа, — нарушил молчание Цвак, — с тех пор как вы закрыли окно, никто не произнес ни слова.

— Я думал о том, как раньше колыхалось пальто. Так странно, когда ветер играет безжизненными вещами, — быстро ответил Прокоп, как бы со своей стороны извиняясь за молчание. — Так необычно смотрятся мертвые предметы, когда они вдруг начинают шевелиться. Разве нет?.. Однажды я видел, как на пустынной площади большие обрывки бумаги в диком остервенении кружились и гнали друг друга, точно сражаясь, тогда как я не чувствовал никакого ветра, будучи прикрыт домом. Через мгновение они как будто успокоились, но вдруг опять напало на них неистовое ожесточение, и они опять погнались в бессмысленной ярости, — забились все вместе за поворотом улицы, чтобы снова исступленно оторваться друг от друга и исчезнуть наконец за углом.

Только один толстый газетный лист не мог следовать за ними, он остался на мостовой, бился в неистовстве, задыхаясь и ловя воздух.

Смутное подозрение явилось тогда у меня: что, если мы, живые существа, являемся чем-то очень похожим на зти бумажные обрывки? Разве не может быть, что невидимый, непостижимый «ветер» бросает и нас то туда, то сюда, определяя наши поступки, тогда как мы, в нашем простодушии, полагаем, что мы действуем по своей свободной воле?

Что, если жизнь в нас не что иное, как таинственный вихрь?! Тот самый ветер, о котором говорится в Библии: знаешь ли ты, откуда он приходит и куда он стремится?.. Разве не снится нам порою, что мы погружаемся в глубокую воду и ловим там серебряных рыбок — в действительности же всего только холодный ветерок дохнул нам на руку?

— Прокоп, вы говорите словами Перната. Что это с вами? — сказал Цвак и недоверчиво посмотрел на музыканта.

— Это история с книгой «Ibbur» так его настроила. Ее только что рассказывали (жаль, что вы так поздно пришли и не слышали ее), — сказал Фрисландер.

— История с книгой?

— Собственно, про человека, который принес книгу и имел странный вид. Пернат не знает ни как этого человека зовут, ни где он живет, ни чего он хочет; и хотя вид у него был необычный, его никак нельзя описать.

Цвак насторожился.

— Это чрезвычайно интересно, — сказал он после некоторой паузы. — Незнакомец — без бороды и с косыми глазами?

— Кажется, — ответил я, — то есть, собственно, я… я… в этом уверен. Вы его знаете?

Марионеточный актер покачал головой:

— Он только напоминает мне Голема^{124}.

Художник Фрисландер опустил свой резец.

— Голема? Я уже так много слышал о нем. Вы знаете что-нибудь о Големе^{125}, Цвак?

— Кто может сказать, что он что-нибудь знает о Големе, — ответил Цвак, пожав плечами. — Он живет в легенде, пока на улице не начинаются события, которые снова делают его живым. Уже давно все говорят о нем, и слухи разрастаются в нечто грандиозное. Они становятся до такой степени преувеличенными и раздутыми, что в конце концов гибнут от собственной неправдоподобности. Начало истории восходит, говорят, к XVII веку. Пользуясь утерянными теперь указаниями Каббалы, один раввин[20]^{126} сделал искусственного человека, так называемого Голема, чтобы тот помогал ему звонить в синагогальные колокола и исполнял всякую черную работу.