Избранное. Том 1

Значит, я калека... С одним легким далеко не уйдешь. Научная работа — она всегда тяжелая — это для здоровых. И мне же идти в армию! Призываться! Я закашлялся, и опять пошла горлом кровь. Покормить меня не успели: от слабости я впал в забытье.

Я и сам не знаю, был ли то бред или я уже спал и видел сны. Все один и тот же сон, такой далекий и от Гуся и от действительности.

Я блуждаю в лабиринте пещер глубоко в жерле вулкана Ыйдыга. Узкий каменный ход. Я едва пролезаю сквозь него, стиснутый камнем. Я задыхаюсь, мне нечем дышать. И вдруг— тупик. Еле повернувшись, начинаю протискиваться назад. Потом ползу другим ходом, еще более узким. Ползу бесконечно долго, пока снова не упираюсь в тупик. Так я ищу и ищу выхода — и везде тупики, тупики...

Потом кошмар ослабевает. Я иду просторным гранитным коридором, ведущим куда-то вниз. Вхожу в наклонные извилистые галереи. Спускаюсь в темные колодцы, пропасти, бездонные бездны — веревки не хватает,— я срываюсь и падаю. Поднимаюсь, потирая бок, он так болит. А в руках у меня снова веревка. Провалы, провалы, кошачий лаз. И всюду меня преследует эта фраза: «Будет ласковый дождь». Эти слова надрывают мне душу!

И вот возникла мелодия. Начиналась она с шепота... Шепчущиеся коридоры. Я прислушивался затаив дыхание. Затем издалека, из глуби Земли, начинал звучать странный, причудливый марш — суровый, скорбный и торжественно-радостный.

Голоса Земли!! Я стою в огромном зале и слушаю голоса Земли. Темная базальтовая толща пронизана багровым отстветом где-то близко кипящей лавы, но как холодно здесь, в недрах Земли. Мелодия растет, ширится, грозная и непонятная, от которой я дрожу все сильнее. Вокруг меня неподвижно стоят каменные изваяния, похожие на гномов в островерхих колпаках.

Я становлюсь на колени и прикладываю ухо к Земле. И слышу: Земля дышит. Последний безумный рывок страха, и я вдруг успокаиваюсь. Земля живая, родная, ее нечего бояться. «Будет ласковый дождь... Будет ласковый дождь... Будет...»

Я открыл глаза. Возле меня на стуле сидела Лиза. И зачем я проснулся!

— Коленька!..— протянула она и заплакала.— Простишь ли ты, что я убежала?

— Что ты, Лиза!

Так э т о ее мучило? Бедняжка!

— Ты же побежала за помощью.

— Да, я так кричала... Все сбежались и бросились к тебе. Но ведь помощь пришла слишком поздно. Я бросила друга в беде. От этого никуда не денешься: я бросила друга в беде. Я знала, что позади творится что-то страшное. Ты был один, а их целая банда!

— Нет. Мы были вдвоем: Гусь и я. Вдвоем... Просто он оказался сильнее меня. Что же ты могла сделать, если я с ним не справился.

— Их было пятеро! Наверно, я должна была остаться и убедить их. Ведь не все же они звери? Был цыган Мору. И этот... по кличке Сурок. Он теперь раскаивается. Мору был не такой уж плохой парень — Марк его знал...

— Лиза! Почему был?

— Ах, ты еще не знаешь! — Лиза с сомнением посмотрела на меня. Как лихорадочно блестели ее глаза, как обострились черты лица. Она словно стала старше лет на пять. Нелегко ей далась эта история.

Лиза живо наклонилась и поцеловала меня в щеку и губы:

— А у тебя уже борода растет.

Я промолчал. Смотрел в окно. За окном рос старый-престарый кедр. Хорошо, что его при постройке больницы не спилили.

— Я расскажу тебе все новости, но сначала поешь. Ладно?

— Ладно, ты пока выйди.

После завтрака, когда я лежал уже умытый, причесанный дежурной нянюшкой, вошла Зинаида Владимировна, выспавшаяся, румяная с мороза, и весело улыбнулась мне:

— Сегодня мы молодцом? Дело пойдет на поправку. У тебя хорошие друзья, Коля. Ночи не спали возле тебя, по очереди дежурили. Дай-ка я тебя послушаю. Так, дыши глубже...

Я закашлялся, и снова пошла горлом кровь. Сконфуженная Зинаида Владимировна отстранила подбежавшую сестру и сама битый час отхаживала меня. Вечером пришел Марк и остался ночевать в палате. Ему, к моей великой радости, даже раскладушку поставили.

Когда ко мне забежала Зинаида Владимировна пощупать пульс, я благодарно поцеловал ее руку. На ее выпуклых голубых глазах выступили слезы. Она погладила меня по плечу.

— Рад Марку?

— Очень! Спасибо.

— Будет ночевать здесь с тобой пока. Лучше всех на тебя действует. Завтра, если тебе будет лучше, пущу Михаила Михайловича — давно к тебе рвется. Покойной ночи, ребята. Марк, я на тебя надеюсь!

— Марк, что с Цыганом? — спросил я, едва мы остались одни.

Марк сначала перенес за изголовье лампочку, чтобы мне не светило в глаза (с этого он начинал каждое свое дежурство у моей постели, а санитарки при уборке опускали ее на место), и сел рядом.

— Я тебе все расскажу, а ты будешь лежать спокойно. И не ворочаться. И не разговаривать.

На этом он замолчал. Надолго. Я терпеливо ждал, уже понимая, что Цыгана нет на свете. Наконец Марк начал неохотно: