Избранное. Том 1

Когда шли по мосту через реку, по полю к старице, Юрий припоминал случаи, произошедшие с ним на охоте, и с благодарностью думал о собачьей верности и о том, как же он будет его убивать, как он будет целиться в эти невидящие глаза. Вошли в лес, и здесь нервы Юрия не выдержали, он обхватил Даната за шею и заплакал навзрыд. Юрий вытирал глаза пальцами рук, а Данат лизал мокрые от слез руки, руки, которые через несколько минут спустят курок и оборвут жизнь верного друга, которому Юрий обязан жизнью. Немного успокоившись, Юрий потянул за поводок, подошел к березке, привязал к ней Даната, затем еще раз зачем-то проверил затвор и, убедившись, что патрон заряжен пулей, отошел метров на пятнадцать. Данат, вытянув огромную голову, смотрел незрячими глазами в сторону Юрия, словно пытался что-то понять.

Юрий долго целился, слезы застилали глаза, и он вынужден был рукавом рубахи их вытирать. Ствол ружья несколько раз поднимался на уровень головы Даната и снова опускался...

РУССКИЙ ЦЫГАН

Мое знакомство и общение с ним длилось около четырех часов. Передо мной сидел маленький мужчина около сорока лет, с большими залысинами на крупной голове и высоким лбом. Он нервно перебирал руками пуговицы видавшего виды пиджака и рассказывал, рассказывал о себе, словно боялся, что его не дослушают до конца.

Мы ждали самолет до Хабаровска, но полет из-за метеоусловий откладывается сначала на два, затем на четыре часа. Времени было предостаточно, тем более что рассказ словоохотливого пассажира все больше и больше увлекал меня.... А судьба его была, прямо скажу, удивительна. Родился в Ленинграде перед войной. Отец его – военный летчик – с первого и по последний день войны находился на разных участках фронта. Когда эвакуировали детей из Ленинграда, разлучили Степана с матерью: поезд попал под бомбежку. Море огня, искореженного металла, стоны, плач, крики отчаянья, пылающие, как спички, вагоны – Степан намертво схватил своей детской памятью эту картину, и еще долгие годы она возникала перед ним во сне с такой яркой реальностью, что он кричал, кричал, а проснувшись в холодном поту, долго не мог успокоиться от всего увиденного и пережитого.... Очнулся он в цыганском таборе, его, истощенного, почти бездыханного, подобрали цыгане. Старик Баро – так зовут по-цыгански главу табора – определил мальчика к еще не старым супругам, у которых было уже две девочки. Степана долго выхаживали, поили лекарственным снадобьем под названием «ман». Он хорошо помнит, как приемная мать Рада однажды утром сказала: «... будет жить». Угрюмый цыган-бородач по имени Рува, просветлев лицом, несколько раз подбросил кверху мальчонку, сказал: «Ну, Рада, помощника ты нам выходила, спасибо! Дождались!». Они и назвали его Степаном. Он научился петь, плясать, выпрашивать все, что можно было есть и что можно было надеть на себя. Как только сходил снег, но земля еще была стылой, Степан уже отстукивал чечетку своими крепкими ножками, потрескавшимися от холода и грязи, зарабатывая таким образом себе на пропитание.

После войны отец делал все необходимое, чтобы найти сына. А когда всесоюзные розыски не помогли, он обратился к военным друзьям, жившим в разных концах страны. Сам, бывая в командировках, во время отпусков, посещал детские дома. Но все было бесполезно. И все же ему повезло: в Крыму, куда они с женой приехали к родственникам, они нашли своего сына.

... В вокзал ввалилась большая группа цыган. Она в одно мгновение рассредоточилась по всем залам и приступила к своим обычным делам. Женщины в длинных юбках с пестрыми оборками с грудными ребятишками на руках стремились остановить кого-нибудь из пассажиров, стараясь вопросами, продажей гребенок, мыла завлечь в разговор, а затем, взяв руку, тут же гаданием разворошить душу человека, ошеломляя правдой и неправдой.

От группы цыган отделился смуглый, грязный, со всклоченными волосами, оборванный мальчонка лет восьми. Он остановился перед высоким седым генерал-майором и хорошо одетой женщиной и, протягивая к ним грязные ручонки, начал отплясывать чечетку босыми ногами на холодном цементном полу. Вертясь волчком перед ними, приседая и отбивая в такт языком, он вдруг запел по-цыгански.

Собралась толпа любопытных. Одни смотрели на пляшущего мальчишку, другие глазели на генерала (не так уж часто можно было после войны увидеть генерала на железнодорожном вокзале заштатного города). От такого внимания к своей персоне генерал было потянулся в карман, чтобы достать деньги, но вдруг заметил, как побледнела его жена. Она с силой сдавила ему руку, словно ища поддержки, закричала и, как подкошенная, упала.