Избранное. Том 1

Было много разных выступлений. Итоги этой дискуссии неожиданно подвел все время молчавший профессор Солодилов. Он оказался единственным, ставшим на защиту доцента Бушмалева, по-своему понявшим его.

«Мы не один год, – сказал профессор, – знаем Ивана Васильевича, ничего плохого о его работе и о нем как человеке, мы не можем сказать и характеристику должны выдать такую, какую он заслуживает. Это человек, умудренный большим жизненным опытом, подобный шаг он сделал сознательно, не из прихоти или сиюминутного желания. Решиться на подобное может человек думающий, если хотите, мужественный. Сами понимаете, какая у него там будет зарплата. Ему нужно все начинать сначала, да мы даже не представляем, с какими трудностями ему придется встретиться в его новой работе, а что касается его разносторонних знаний, то он и там может читать лекции. Думаю, что там люди не глупее нас с вами». И совсем неожиданно для всех профессор заключил: «Через год я ухожу на пенсию и, если Иван Васильевич возьмет меня в помощники, серьезно говорю, я приеду к нему работать». Так закончился разговор на кафедре, но еще предстоял разговор дома, и не менее трудный.

Сообщение о том, что он уволился из института и через три дня уезжает в деревню, вызвало бурную радость у сыновей, которые хотели бы поехать вместе с ним. Жена Вера, едва сдерживая слезы, заявила детям, что никуда они не поедут, пусть один отец едет в свою Тмутаракань, пусть один там дурью мается.

– Найдешь там какую-нибудь молодуху из доярок и заживешь на славу.

– Вера, постесняйся детей, о чем ты говоришь?

– Что думаю, то и говорю. Ты подумал о нас всех? Ребята скоро школу закончат, их нужно куда-то пристроить.

– Во-первых, это когда еще будет, а во-вторых, я не собираюсь их куда-то пристраивать, пусть сами поступают, куда хотят. Меня никто никуда не пристраивал. Ребята, выйдите на пять минут, – попросил он.

– Не выходите, – впадая в истерику, закричала Вера. Но они вышли.

– Ты что думаешь, что они пчеловодами будут, так сказать сохранят преемственность, династию создадут?

– Что же здесь плохого?

– Да, я вижу, что ты им все подсовываешь книги деревенщиков, в свою веру их собираешься обратить, чтобы они жили деревней!

– Это они сами решат, – с явным раздражением сказал Иван Васильевич, – а что касается книг деревенщиков – Абрамова, Астафьева, Белова, Шукшина, Солоухина, Распутина, то это книги выдающихся писателей, по которым будущие потомки будут изучать наше время. Их книги, может быть, скажут больше, чем сотни научных монографий о развитии деревни второй половины двадцатого века.

– Вера, – стараясь заглушить раздражение, говорил Иван Васильевич, – почему бы нам всем не поехать в деревню? Ты могла бы и там работать врачом, там всегда не хватает медиков.

– Еще чего придумаешь, что я там не видела? Нет уж поезжай один, а детей не смей переманивать. Они очень способные, а в деревне их способности завянут. Господи, – уже всхлипывала Вера, – у всех мужья как мужья, к чему-то стремятся, имеют машины, дачи, а тебя кроме книг ничего не интересовало. И еще выкинул на старости лет такую блажь.

Иван Васильевич даже подумал: «Неужели опять сорвется и опять начнет кидать с полок книги?». Она прекрасно знала, что таким образом, да еще в присутствии детей, чувствительно причинит ему боль. Как он страдал в эти минуты. Жалел ее и ненавидел в то же время. Правда, на сей раз до этого не дошло. Старший сын Игорь сказал: «Опять вас мир не берет». С некоторых пор, заметил Иван Васильевич, в присутствии Игоря она старалась сдерживать себя. Несмотря на свои пятнадцать лет, он отличался большой сдержанностью, тактом и разумностью. Она поражалась его начитанности и даже побаивалась спорить с ним. Так, ни до чего не договорившись, Иван Васильевич уехал в деревню. И сейчас, сидя на дереве, перебирая в памяти неприятные события недели, Бушмалев старался понять людей, не судил тех, которые отговаривали его от поездки в деревню, старался понять себя через близких ему людей.

Однако хватит воспоминаний. Выбор сделан, завтра на работу и надо идти обживать избушку. Хорошо бы кошку пустить по деревенскому обычаю, а то, говорят, домовой каждую ночь душить будет. Но ее нет. Ничего, пусть подушит немного, заведем со временем и кошку, и собаку.

Иван Васильевич вошел в избушку и основательно осмотрелся. В избе имелось одно окно, на небольшом столе, покрытом клеенкой, одиноко стояла железная кружка. Впритык к столу примостился топчан, сбитый из грубых досок, на топчане лежал матрац, небрежно прикрытый старым шерстяным одеялом. Одну четверть избы занимала русская печь с лежанкой, такие печи кладут только в Сибири. С ней не пропадешь даже в лютые морозы. Дрова имелись. Он приметил две спаренные поленницы, тянувшиеся от собачьей конуры до пристройки, которая, видимо, служит для хозяйственных нужд. Он разобрал немудрящий скарб, состоящий из самого необходимого. Ему вдруг захотелось, как в детстве, забраться на печь, правда подумалось: как Иванушка-дурачок. Ну и пусть, все равно многие так считают.