Избранное. Том 1. Сон в начале тумана

Не отвечая на приветствие, на вопрос, Джон тщательно всмотрелся в необыкновенного ребенка, такого большого и громкогласного и, по всей вероятности, неизлечимо больного.

— Еттык? Мэнкоторэ?

На этот раз голос был подан требовательный, и тут Ильмоч и Джон наконец разглядели, что на плечах у парня сидит не мальчик, а сухонький старичок с острыми проницательными глазенками.

— Приехали мы с побережья, — торопливо ответил Ильмоч. — Проездом решили навестить ваш остров, может, какие новости есть?

— Эй, распрягите собак, накормите, а гостей проводите в ярангу! — приказал старик и пришпорил парня, заставив внести себя в обширный чоттагин.

Плотно утоптанный пол был тщательно подметен. Три полога висели, образуя ряд серых оленьих занавесей. Из каждой выглянули любопытные женские лица, но тут же скрылись. Лишь одна пожилая женщина, распластавшись на затвердевшем от мороза земляном полу, усердно раздувала костер.

Юноша осторожно опустил старика на разостланную у изголовья полога оленью шкуру.

— Армагиргин! — торжественно объявил старик. — А вы кто такие?

— Ильмоч я, кочующий человек, — степенно ответил оленевод. — А мой товарищ — Сон из селения Энмын, женатый на Пыльмау, которая потеряла мужа.

— Э-э! — протянул старик, с любопытством вглядываясь в Джона. — Так это ты белый, решивший жить по-нашему?

— И-и, — ответил по-чукотски Джон. — Мы много слышали о тебе, о твоей мудрости и решили заехать, чтобы увидеть тебя.

— Какомэй! — заметил Армагиргин. — Да ты говоришь по-настоящему, словно был рожден чукотской женщиной.

В тоне Армагиргина послышалось одобрение, и Джон осмелел.

Жилище великого человека было обыкновенной ярангой, и Джон не стал бы особенно приглядываться к ней, если бы не заявление Ильмоча о том, что старик ничего заморского терпеть не может и что самое крепкое, что он пьет, — это олений бульон.

Котел над костром висел на обыкновенной железной цепи, и сам котел был явно металлический. Глаз отыскал на привычном месте ружье в чехле из нерпичьей кожи. А пекуль, лежащий на дощечке у огня, имел стальное лезвие.

Армагиргин, соблюдая обычай, не расспрашивал гостей, пока не накормил. Он вполголоса отдавал приказания, и его двуногий конь превратился в расторопного слугу, готового исполнить любое приказание хозяина. Он понимал с одного взгляда и, хотя не было произнесено ни единого слова, позвал соседей, а на длинном деревянном блюде появились изысканные лакомства — олений прэрэм, мозги, уже вынутые из костей, и даже кусок чуть пожелтевшего итгильгына.

Армагиргин вытащил остро отточенный нож шеффильдской стали и пригласил гостей к низкому столику.

Некоторое время в чоттагине слышалось чавканье, перестук ножей по деревянному блюду, потрескивание дров и тяжелое дыхание женщины, раздувавшей огонь.

— Зачем приехали? — спросил Армагиргин, вытерев рот кончиком рукава кухлянки. — Надобность какая привела вас сюда?

— Да нет, — ответил Джон. — Я уже говорил: решили навестить уважаемого человека, выказать ему почтение.

Армагиргин заморгал узкими глазками, словно смысл сказанного не сразу дошел до него.

— Выказать почтение? — медленно повторил старик, словно вслушиваясь в звучание слов. — Зачем?

Джон растерялся. Он посмотрел на Ильмоча, ища у него поддержки, но оленевод сделал вид, что поглощен разгрызанием отвердевшего прэрэма.

— Хоть мы и далеко живем друг от друга, — сказал Джон, — но я много слышал о вас, о вашей жизни… То, что я слышал, мне нравилось, и я решил посмотреть…

— Посмотреть — так ли говорят или врут? — напрямик спросил Армагиргин.

— Не совсем так, — пытался выйти из неловкого положения Джон. — Увидеть такого человека — всегда интересно…

— Прямо бы сказал — из любопытства приехали, — криво усмехнулся старик и вдруг захихикал, как маленький ребенок. — Я не осуждаю любопытство, — уже серьезным голосом заявил он. — Любопытство — источник нужных знаний. Кто любопытен, того не застигнешь врасплох. Хорошо сделали, что приехали. А то кочуют по океанскому побережью разные слухи и легенды о старом Армагиргине. Иные даже говорят, что я давно умер и юноши носят мое высушенное тело… Почему ко мне народ не едет — не понимаю, — вздохнул Армагиргин. — Боятся, что ли?

— Боятся, — поддакнул обретший речь Ильмоч.

— А чего бояться, — спросил Армагиргин. — Я не черт и не злой человек. Может, наоборот — добра хочу людям? Ты ведь знаешь, Ильмоч, когда наступает голодный год, то к кому идут? Ведь не к тебе. Ты заранее чуешь людскую беду и стараешься откочевать подальше, чтобы тебя не достали… Идут ко мне, на мое лежбище, к моржам, которые любят меня и знают, что на моем острове им будет покойно. Правду ли я говорю?

Армагиргин поднял глазенки, обвел ими собравшихся в обширном чоттагине, и гул голосов пронесся:

— Истинная правда!

— Вот что люди говорят! — Армагиргин повернулся к Джону: — И слухи о моей шаманской силе тоже верные… И все это — ради людей, которые хотят жить, быть сытыми, хотят рожать и растить людей, чтобы не оскудел этот край. Правду ли говорю?

— Истинная правда! — прошелестело по чоттагину.