Избранное. Том 1. Сон в начале тумана

Пыльмау опустила женский нож — пекуль — и недоуменно уставилась на мужа:

— Как это — на самом деле? Значит, все время, пока мы живем с тобой, мы тебя называли неправильно?

— А, да пустяки это, — махнул рукой Джон. — Сон, Джон — не все ли равно?

— Что ты говоришь! — ужаснулась Пыльмау. — В имени — жизнь человека. Кто его потерял, перестает жить!

— Мау, сейчас не время говорить об этом, — устало ответил Джон, — вот вернемся домой, тогда на досуге и обсудим этот вопрос.

— Я бы и не подумала сейчас, в такой спешке говорить о важном, — обиженно ответила Пыльмау. — Но почему ты так долго молчал и терпел, когда мы тебя называли неправильно?..

— А что вы изображали, когда был жив Токо?

— Голову зайца, — ответила Пыльмау. — Токо очень быстро бегал, и его прозвали сызмала зайцем — Милют, но правильное имя ему было Токо.

— Давай договоримся так, — предложил Джон, — зайца я рисовать не умею, да и трудно мне без настоящих рук. Ты рисуй на кымгытах зайца, а я — свое джей.

— Пусть будет так, — согласилась Пыльмау и занялась тушей очередного моржа.

Люди не заметили, как прошла ночь. Лишь под утро, когда зарделся восток, они увидели, что почти вся работа сделана: на галечной гряде, под каменистым спуском, аккуратно уложены кымгыты — каждая семья сделала столько, сколько требовалось. Остальные туши разрубили на части и сложили в кучу в сохранившемся с древних времен огромном каменном хранилище, вырубленном прямо в скале.

Часть кымгытов перевезли в селение и сложили в увараны, ямы, где на дне даже в самую жаркую пору лета поблескивал лед вечной мерзлоты. Другие оставили под Дальним мысом, тщательно завалив камнями, чтобы ни песцы, ни волки, ни тем более белые медведи не похитили запасы.

Несколько дней возили в селение жир, кожи, мясо, связки полуочищенных кишок — материал для будущих непромокаемых плащей, огромные и тяжелые желтоватые бивни, ласты — все, что мог дать человеку морж, даже усатые головы. Все было перевезено в Энмын или же тщательно запрятано в каменных хранилищах Дальнего мыса.

Энмынцы уверенно смотрели в лицо приближающейся зиме. Неторопливо готовилось зимнее снаряжение, чинились снегоступы, шилась зимняя одежда, новые торбаса, камлейки из ткани, подаренной Канадским морским ведомством. Не хватало лишь оленьих шкур. Но тут, словно услышав нужды энмынцев, к морскому побережью подогнал свои стада Ильмоч и явился в ярангу Джона как его давний друг. Он принес в дар несколько ободранных туш и несчитанное число камусов на торбаса. Среди даров богатого оленевода особенно выделялись и разноцветный пыжик, и специально выделанные шкуры неблюя на зимнюю теплую кухлянку.

— И это все мне? — растерялся Джон.

— Да, — торжественно сказал Ильмоч. — Ибо ты мой приморский друг, и я дарю тебе то, что тебе нужно, и то, чем я богат.

Трудно было сообразить, чем отдарить Ильмоча.

27

Оленье стадо расположилось на противоположном берегу лагуны. Там же, в узкой, уютной долине, где ручеек был покрыт прозрачным льдом, стояли шатрообразные тундровые яранги, увенчанные голубым дымом — в стойбище каждый день приезжали жители из приморского селения, и надо было держать наготове угощение.

Джон подъехал на собачьей упряжке с морской стороны. За холмом паслось оленье стадо, и почуявшие его собаки тянули туда. Но вожак упряжки, слушая негромкие команды Джона, держал курс на переднюю ярангу старейшины стойбища Ильмоча.

Хозяин приметил гостя издали и вышел его встречать вместе с сыновьями — рослыми юношами на кривоватых ногах. Впоследствии Джон выяснил, что такое искривление ног у оленеводов происходит отнюдь не оттого, что они ездят верхом на оленях, а от особого устройства детской одежды. Маленькому мальчишке шьют особые штаны с гульфиком, как у моряка. В этот гульфик закладывают мох, который по мере надобности заменяется более свежим. Иногда матерям недосуг или же мальчишки предпочитают не обращать внимание на небольшое неудобство, вызываемое сыростью, и продолжают бегать по тундровым кочкам, лишь стараясь пошире расставлять ноги. Пружинящие кочки делают шаг оленевода упругим, и, когда пастух идет по твердой земле, любо смотреть на его легкую походку, будто не идет, а танцует.

Сыновья Ильмоча подскочили к нарте, выхватили остол из рук гостя и притормозили упряжку.

— Амын етти! — широко улыбаясь, шагнул навстречу Ильмоч.

— Ии, — ответил Джон и последовал за хозяином в жилище.

Походная яранга Ильмоча отличалась от той, в которой уже дважды бывал Джон. Здесь не было ничего лишнего, и полог был сшит не из длинношерстных, а из обстриженных шкур, чтобы легче было перевозить.

— Я всегда сильно радуюсь, когда ко мне приезжает такой гость, — с доброй улыбкой продолжал Ильмоч, широким жестом предлагая Джону сесть на белоснежную оленью шкуру.

— Прежде чем сесть, я бы хотел снять груз с нарты.

— Да не беспокойся! — поднял руку Ильмоч. — Сыновья все распакуют и принесут прямо сюда, в чоттагин. Они и накормят, и привяжут собак.