Избранное. Том 2

Хмуро смерила Мастура незнакомку с ног до головы, но не сумела скрыть своего изумления:

— В нашем дворце появилась маленькая пери! — вырвалось у нее.

Нет, строгому ценителю красоты девушка, вероятно, не показалась бы полным совершенством, однако, взглянув на нее раз, потом уже трудно было оторваться. При дворе миловидные лица встречались часто, но, не в пример изнеженным красавицам, лицо незнакомки выражало твердый характер, умом и волей светились ее огромные иссиня-черные глаза.

— Как твое имя? — спросила Мастура, подойдя к ней и протягивая руку.

— Маимхан, — отвечала та. В голосе ее не чувствовалось ни подобострастия, ни робости, а рука оказалась на удивление крепкой и твердой.

— Откуда ты?

— Моя родина — Дадамту.

— Дадамту?..

Что-то больно кольнуло у Мастуры в груди, она побледнела. Заметив перемену, все насторожились, притихли.

— В этом… В этом жалком кишлаке, где не найдется и дюжины сносных хибарок… В этом грязном кишлаке, который вы называете Дадамту… Там что же, у всех кобылиц рождаются такие славные лошадки? — отрывисто проговорила Мастура. Вокруг раздались угодливые смешки.

Лайли и Маимхан, блюдя приличие, не проронили ни слова.

— Или, может быть, — продолжала Мастура, когда смех улегся, — мужчины у вас щиплют мергию[33], как олени, а женщины питаются оленьими мозгами? По крайней мере, так можно решить, видя, каких кобылок поставляют они для наших дворцовых наездников. — На этот раз Мастура и сама рассмеялась, ей вторили остальные.

Маимхан, потупясь, ждала, пока прекратится смех.

— Мой учитель говорит, — произнесла она сдержанно, — что человек отличается от животного не только своим видом. Ему свойственно чувство стыда…

— Что?.. Что ты там мелешь?.. — прервала ее Мастура, не веря себе: как, ей осмеливается возражать какая-то девчонка?.. Глаза Мастуры грозно блеснули: — Смотрите, она еще дерзит!..

Все, кто был в гостиной, растерянно молчали, пряча боязливые взгляды. Надвигалась буря.

— Маимхан — умная девушка, но она слишком молода и неопытна, — виновато проговорила Лайли. — Не сердитесь на нее, хан-ача. Если вам будет угодно приказать, она споет кошак[34], который сама сложила…

— Вот как?.. — Мастура неожиданно сменила гнев на милость — в ее характере была внезапная перемена настроения, и порой хватало мгновения, чтобы безудержная злоба в ее душе развеялась и, как случилось на этот раз, уступила место искреннему любопытству. — Так она сочиняет стихи?.. Что ж, интересно послушать…

Завтрак был недолгим. Даже не взглянув на манты и ютазу, Мастура обмакнула пару раз в сметану лепешку и пригубила пиалу с горячим подсоленным чаем. Капризы Мастуры давно сделались привычными для поварих, и их постоянно мучил страх прогневить госпожу.

— Шариван, полотенце…

— Слушаюсь, госпожа.

Шариван вытерла руки Мастуры полотенцем, смоченным в теплой воде, и принялась обмахивать ее веером, уберегая от зноя, который уже проникал в комнаты.

— Приготовьте малую гостиную и позовите музыкантов, — приказала Мастура молоденькой служанке, которая стояла перед ней, держа в руках стаканчик с зубочистками и пиалу с водой для ополаскивания рта. Та в ответ склонила голову. Опираясь на плечо Шариван, Мастура направилась к выходу. Все, кто был в гостиной, не кончив чаепития, последовали за ней.

Уже три года томилась во дворце гуна Хализата красавица Лайли. Она жила здесь на положении чуть ли не пленницы — больше всего Хализат опасался того, что ей каким-нибудь образом удастся встретиться со своим любимым. Единственное, в чем уступил он мольбам молодой жены — это возможность один раз в год, вовремя курбан айта, погостить в родительском доме. Измученная подозрениями и ревностью, Лайли пыталась бежать из неволи — и не сумела, хотела покончить с собой — и не смогла. Как бежать, если за каждым шагом следят стража и слуги?.. Как покончить счеты с жизнью, если муллы сулят адский пламень всякому, кто решится на это?.. Ей ничего не оставалось, как покориться своей горькой участи. Страдать и терпеть — разве не в этом судьба уйгурской женщины?..

Лайли много раз просила Хализата позволить ей повидаться с Маимхан, подругой, которая была ей ближе сестры, хотя их и разделяла разница в возрасте — целых пять лет. Хализат долго оттягивал решение, но однажды, когда на него снизошло хорошее настроение, Лайли опять подступилась к своему повелителю — и вот Маимхан во дворце!..

Разве можно за короткую летнюю ночь излить друг другу все, что скопилось в душе за три года?.. Обе плакали, целовались и, прижавшись щекой к щеке, вспоминали о прошлом. Маимхан вытирала слезы, которые, не иссякая, струились по лицу подруги, и утешала, как могла. Что же до самой Маимхан, то, полная сочувствия к бедняжке Лайли, она печалилась не только о ней…