Избранное. Том 2

Байкал скрылся. Под нами темная тайга, освещенная взошедшей луной. Под нами облака.

А детство давно кончилось, как-то незаметно, даже не знаю, когда именно.

Детство позади и никогда больше не вернется, даже если затоскуешь и позовешь его. Бывает ностальгия по стране детства?

Позади год блужданий, поисков вслепую. Искал отца, а он был рядом, в одном городе, и тосковал по сыну. (Зачем мама запретила ему к нам приходить? Надо было ему помочь в трудный час, и он бы, как Виталий, бросил пить. Эх, отец, отец!..)

Много мне, много дал этот год... Обрел отца, увидел Байкал, Забайкалье, тайгу. Знакомство с Кириллом сколько мне дало. Хлебнул жизни.

Виталий задремал. Большинство пассажиров уже спали полулежа в креслах. Ночь. Далеко внизу облака, земли не видно. А я все думал.

Может, я несправедлив в чем-то (во многом) к матери. Не опекала она меня, пожалуй, никогда. Всегда относилась как к равному (скорее, уж я ее с детства опекал, мою мать-антидушечку). И ее вправду позвали в дорогу мои описания Байкала. Такая эмоциональная, загорается она быстро. А тут еще разбередил ей душу встречей с ее любовью и тем, что он меня признал сыном (поняла так, что ради нее). Уж не такой я опытный шофер, а мне доверяла сначала Христина, затем мама с Таней.

Сколько их повозил по рудникам и поселкам, с сопки на сопку — а они мне доверяли, как опытному шоферу. И советовались со мной, как со взрослым. Это я сам где-то в глубине души еще продолжал считать себя мальчишкой. Однажды в феврале я вез режиссера и оператора на Вечный Порог. Река буйная, порожистая, еле дала себя сковать льдом, а тут очередное землетрясение. Началась подвижка льдов... грохот, как из орудий.

Мама с Таней побледнели, как бумага, но и возгласа не издали: боялись помешать мне. Огромные льдины яростно, словно допотопные чудовища, наползали друг на друга.

До сих пор не понимаю, как я не разбил машину. Остановил, когда вывел на твердую землю.

Женщины поспешили выйти. Ожидал истерики, а они... стали восторгаться пейзажем.

Немало шоферов погибли на этих скользких поворотах из-за неисправности тормозов, трансмиссии, рулевого управления. Каким-то чудом меня это миновало («кому суждено утонуть, того не повесят», говорит старинная пословица), но я понял одно: управлять автомобилем нисколько не легче, чем самолетом или кораблем. Так уж лучше водить самолет или космический корабль.

У меня редкая мать. Умница, красивая, добрая, талантливая, да еще антидушечка!

А отец... Милый Андрей Николаевич. Как его уважают сибиряки и любят.

Не мудрствуя лукаво, надо быть в жизни такими, как они, как тот же Кирилл, чуждый всякого карьеризма и расчета.

Мама приехала искать здесь людей из будущего, редких и прекрасных, сияющих, как солнечные блики на коре дерева. А она сама, ее муж, друзья и есть люди будущего. Даже мой родной отец Евгений Никольский... Пусть он оказался хрупок духом и не смог простить и примириться с непризнанием, но он много трудился, размышлял, мечтал. Создать столько полотен!.. Теперь же в Москве большая выставка его картин, этюдов-эскизов. Тот критик, что не желал писать о нем рецензии, утверждая — «он же не в фокусе», и он теперь вынужден признать его труд посмертно и сказать: картины Никольского так чисты и одухотворенны, так необычны, словно пришли к нам из Будущего.

Теперь Никольский в фокусе... после смерти. Бедный отец мой!

Я вдруг вспомнил одного шофера с нашей автобазы. Он ездил по тем же дорогам, что и я (других-то еще не настроили), попадал в те же пургу, дождь, гололед и сказал, увольняясь: «Хватит, дураков нет, ишачить в таких условиях я больше не могу». Он уехал. Бежал от трудностей... А мне почему-то кажется, что настоящих трудностей я так и не дождался. Почему? И вдруг, поняв, я зашелся смехом, затыкая себе ладонью рот, чтоб не будить никого. Мой милейший тренер Чешков!.. Готовя нас к международным соревнованиям, он создал нам с Мариной поистине экстремальные условия. Ну да, в этом все дело. Мне после его тренировок (под открытым небом в любую погоду) все кажется под силу.

Тому парню, что бежал от трудностей, пройти бы курс тренировок у Чешкова.

Ну, что же, кажется, и ему я должен сказать спасибо. Но не за Марину. И конечно, Чешков отнюдь не человек из Будущего, с которого надо брать пример.

Я вытащил из кармана последнее письмо Маринки и записку мамы в запечатанном конверте, которую она мне сунула уже на аэродроме: «Прочтешь, когда почувствуешь себя одиноким...» Я еще не почувствовал, но любопытство взяло верх, и я прочел.

Вот что писала мама:

«Милый сын мой, Андрюша! Прости, что я тебя не сразу поняла, а должна была бы... но после раздумья поняла: ты — художник! Ты родился художником, унаследовав талант от родного отца (вину перед ним я буду ощущать всю свою оставшуюся жизнь).

Возможно, из тебя выйдет более крупный художник... Меня смущает, что едешь ты учиться отнюдь не в художественный институт. Но может, так и надо?..