Избранное. Том 2: Серебряные яйцеглавы; Ночь волка; Рассказы

Что же касается художника, то он расхаживал взад-вперед на самом верху своих лесов, упиваясь откровением нового зрения, знакомым лишь художнику-модернисту, следующему великой традиции Василия Кандинского, Роберта Мазервэлла и Джексона Поллока — это когда разбрызгивают краску с шестиметровой высоты над прекрасно подготовленным, без единого пятнышка холстом. В такие, моменты Саймон ощущал особую благодарность за эти еженедельные собрания. Присутствие пяти его друзей способствовало созданию в мастерской поистине интеллектуальной атмосферы. С выражением счастья на лице слушал он и ритмичное постукивание Тэлли, и многозвучное журчание беседы Лестера и Лафкадио, и бульканье виски из бутылки Гориуса, и столь же умиротворенно наблюдал он за мистическими кольцами дыма, поднимавшимися из трубки Нормана. Все его естество как чувства, так и мысли — представляло собой чистый, готовый для поцелуя мироздания лист.

Между тем миг, когда все молекулы мира и коллективного бессознательного разума должны были обрести сверхскользкость, приближался.

У барабанившего по африканской колоде Тэлли Б. Вашингтона появилось ощущение какой-то подавленности, предопределенности, почти что мрачное предчувствие. Один из предков Тэлли в седьмом колене был шаманом дагомейского племени, что у африканцев соответствует понятию «специалиста в области искусства и психиатрии». Согласно бережно хранимому фамильному преданию, наполовину в шутку, наполовину всерьез утверждалось, что этот прапрапрапрапрадед Тэлли открыл Магию Идолов, с помощью которой можно наложить заклятие на весь мир. Но он погиб прежде, чем успел испробовать ее действие или передать открытие сыновьям. Сам Тэлли всегда скептически относился к этой Магии Идолов, но временами независимо от своей воли он с некоторой грустью все же задумывался о ней, особенно когда барабанил вот так по африканской колоде, пытаясь найти новый ритм. Сейчас в нем возникло именно это печальное, основанное на чувстве подавленности и предопределенности настроение — и разум его стал таким же чистым листом, как и разум Саймона.

Миг всеобщего проникновения настал.

Саймон схватил кисть и глубоко погрузил в банку с черной краской. Обычно он использовал (если вообще использовал) черный цвет для самого последнего разбрызгивания, но на этот раз что-то заставило его начать с конца.

Внезапно руки Тэлли взмыли высоко вверх, кисти же свободно, как у марионетки, повисли. Наступила напряженная пауза. Затем эти руки упали вниз, громко и властно отбарабанив на колоде музыкальную фразу.

P-pумп-титти-титти-тум-ТА-ти!

Рука Саймона дернулась, и капли краски устремились вниз, упав на холст короткой серией брызг — точным отображением музыкальной фразы Тэлли.

P-pумп-титти-титти-тум-ТА-ти!

Заинтригованные таким совпадением и ощущая, как по той же причине зашевелились черные волосы на их головах, пятеро сидевших у стены интеллектуалов вскочили на ноги и с выражением крайнего удивления и непонимания уставились на холст. С самого верха лесов смотрел Саймон — как Бог, сделавший первый мазок сотворения мира.

Длинный черный ряд брызг на белом, как кость, фоне был точной копией музыкальной фразы Тэлли — звук превратился в знак, музыка — в видимый рисунок. Вначале шло большое округлое пятно — р-румп. За ним следовали два немного незамысловатей — титти. Затем «р-румп маленькое» — тум. После него, подобно согнутому острию копья — большая клякса, не такая крупная, как р-румп, но зато более выразительная: ТА. И наконец небольшое, неописуемо закрученное, с изорванными краями пятно, которое почему-то выглядело точно, как ти.

Весь ряд брызг походил на фразу барабана, как близнецы, выросшие в разном окружении, и был настолько же пленителен, насколько очаровывал и первобытный знак, найденный среди изображений бизонов в Кроманьонской пещере. Шестеро интеллектуалов смотрели на пятна, не в силах оторваться. Когда им все же удалось отвести взгляды, дело было сделано. За рисунком и музыкальной фразой должна была последовать целая цепь событий, в то время как в головах интеллектуалов уже рождались новые захватывающие идеи, вызывая радостный трепет.

Теперь и речи не было о том, чтобы Саймон продолжал разбрызгивать краску на новую картину, прежде чем этот поразительный феномен изучат и вынесут заключение.

На лесах появилась широкоугольная фотокамера Саймона, и тут же, в примыкающей к мастерской комнате, были отпечатаны фотографии картины. Каждый из друзей Саймона унес с собой по меньшей мере одно такое фото. Они улыбались друг другу, будто связанные таинственным и могущественным секретом. Кое-кто по дороге домой вновь и вновь доставал свой экземпляр и с жадностью разглядывал загадочный рисунок.