Избранное. Том 3. Зеленое тысячелетие. Рассказы

Благо от этого было бы неисчислимым. Люди могли бы помогать своему телу бороться против болезни и процессов перерождения. Например, уменьшать или полностью останавливать кровотечение из раны. Они могли бы мобилизовать защитные силы организма для борьбы с местной инфекцией и останавливать болезнетворный процесс в самом начале. Возможно, они могли бы излечивать больные органы, заставлять их работать в нужном ритме, расширять сосуды, предотвращать или сдерживать развитие рака. Стало бы возможным избежать болезней и даже старения. Мы могли бы превратиться в расу бессмертных, обладающих иммунитетом ко времени и тлению. Счастливую расу людей, которых не беспокоят конфликты тела и разума, инстинкта и сознания, истощающие энергию человечества и лежащие в основе всех раздоров и войн.

Здесь в буквальном смысле не было видно предела открывающимся возможностям. Я не чувствовал, как летит время. Мои мысли парили, но Макс неслышно открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь.

Фиаринг снова лежал на столе. Его глаза были закрыты, но выглядел он таким же замечательно здоровым, как и раньше. Его грудь поднималась и опускалась в такт дыханию. Мне даже показалось, что я вижу, как циркулирует кровь под его светлой кожей.

Я видел, что Макс с трудом сдерживает себя.

— Мы, конечно же, можем говорить, — сказал он, — но лучше делать это негромко.

— Он находится под гипнозом? — поинтересовался я.

— Да.

— И ты уже дал ему указания?

— Да. Смотри внимательно.

— И какие же они на этот раз, Макс?

Губы Макса странно искривились.

— Смотри.

Он постучал карандашом.

Я смотрел. Прошло пять, десять секунд, но, казалось, ничего не менялось.

Грудь Фиаринга перестала вздыматься.

Его кожа стала приобретать бледность.

По телу прошли слабые конвульсии. Его веки раскрылись, и я увидел белки закатившихся глаз. Больше никаких движений я не заметил.

— Подойди к нему, — хрипло приказал Макс. — Проверь пульс.

Едва ли не дрожа от возбуждения, я подчинился. Мои пальцы, став вдруг неловкими, ощутили холод кисти Фиаринга. Я не мог найти пульс.

— Возьми это зеркальце, — палец Макса ткнул в полочку рядом со мной. Поднеси к его губам.

Блестящая поверхность зеркального стекла осталась незамутненной. Я отступил назад. Изумление сменилось страхом. Все мои наихудшие подозрения теперь усилились. Я снова почувствовал какое-то скрытое зло в моем друге.

— Я говорил тебе, что покажу нечто имеющее отношение к вопросу «Что такое смерть?», — сипло заговорил Макс. — Сейчас перед тобой талантливая имитация смерти: смерть — в жизни. Я мог бы бросить вызов всем врачам мира, и пусть бы они попробовали доказать, что этот человек жив. — В его голосе послышались триумфальные нотки.

Мой собственный голос дрожал от ужаса:

— Ты дал ему указание умереть?

— Да.

— И он не знал об этом заранее?

— Конечно же, нет.

Целую вечность — может, три или четыре секунды — я смотрел на тело Фиаринга. А потом повернулся к Максу.

— Мне это не нравится, — заявил я. — Верни его к жизни.

В улыбке Макса было что-то глумливое.

— Смотри! — скомандовал он и снова постучал по столу.

Я старался внушить себе, что плоть Фиаринга приобрела зеленоватый оттенок из-за плохого освещения.

Но затем я увидел, что его безвольные руки и ноги окоченели, а лицо превратилось в характерную посмертную сардоническую маску.

— Дотронься до него.

Пересиливая себя, только чтобы ускорить ход событий, я подчинился. Рука Фиаринга была тверда, как доска, и холоднее, чем прежде. Rigor mortis[7]. Но откуда этот слабый запах гниения? Я знал, что это могло быть только в моем воображении.

— Бога ради, — взмолился я. — Ты должен вывести его из этого состояния. Затем я перестал себя сдерживать: — Я не знаю твоих намерений, но ты не можешь этого сделать. Вельда…

Макс дернулся, когда я произнес это имя. Внезапно он снова стал самим собой, как будто одно слово пробудило его от страшного сна.

— Конечно, — произнес он своим обычным голосом. Он ободряюще улыбнулся и снова застучал карандашом.

Я с нетерпением смотрел на Фиаринга.

Макс постучал снова: три — один.

«Для этого требуется время, — уговаривал я себя. — Мышцы у него, кажется, расслабляются».

Но Макс снова застучал. Сигнал прочно отпечатался у меня в мозгу: три — один.

Никакого результата. Три — один. Три — один. ТРИ — ОДИН.

Я посмотрел на Макса. Выражение его измученного лица не оставляло сомнений в том, что случилось самое ужасное.

Ни за что на свете я не хотел бы еще раз пережить то, что пережил за последующие несколько часов. Я думаю, что Макс применил все возможные способы реанимации умирающего, когда-либо изобретенные в истории медицины, включая самые современные — инъекции, в том числе и уколы прямо в сердце, электростимуляцию, новейшую модификацию аппарата искусственного дыхания, хирургическое вскрытие грудной полости и прямой массаж сердца.